Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)
Шрифт:
— Кто же это говорил?
— В Броварках говорили. Туда приехал один из княжеских слуг, и чего только он не рассказывал, просто страх.
— А вы его не видали?
— Я, пане, никого не вижу — я слепой.
— А этот подросток?
— Он видел, но он немой, я один только понимаю его.
— Далеко отсюда до Разлог? Мы идем туда.
— Ой, далеко.
— Так вы говорите, что были в Разлогах?
— Да, были.
— Да! — сказал Заглоба и схватил вдруг за шиворот мальчика. — А, воры, мошенники, бродяги вы ходите на разведки, мужиков к бунту подговариваете. Эй! Федор, Алешка, Максим, — взять их, раздеть и утопить или повесить. Бей их,
И Заглоба начал дергать мальчика, трясти его и кричать все громче и громче. Дед бросился на колени, умоляя о пощаде. Мальчик издавал пронзительные крики, свойственные немым, а Елена с удивлением смотрела на эту сцену.
— Что вы делаете? — спросила она, не веря своим глазам.
Но Заглоба кричал, проклинал, призывал на них весь ад, все несчастия и бедствия и грозил всеми муками и смертями. Княжна решила, что он сошел сума.
— Уходите! — крикнул он ей. — Вам не годится смотреть на это, что здесь произойдет. Уходите, говорю!
Вдруг он крикнул деду:
— Снимай одежду, а не то я тебя разрублю на куски! — и, повалив мальчугана, собственноручно начал снимать с него одежду. Испуганный старик сбросил поспешно теорбан, мешок и свитку.
— Снимай все, чтоб ты пропал! — кричал Заглоба.
Дед стал снимать рубаху. Княжна, поняв, в чем дело, поспешно отошла в сторону, слыша за собой только брань Заглобы. Отойдя довольно далеко, она остановилась, не зная что делать; увидев поваленное ветром дерево, села на него и стала ждать. До ее слуха доходили крики немого, стоны деда и проклятия Заглобы. Наконец все умолкло, и слышалось только чириканье птиц и шелест листьев; вслед за тем раздались тяжелые шаги и человеческое дыхание. Это был Заглоба. Он нес на плече одежду, отнятую у деда и его вожака, а в руках две пары сапог и теорбан. Подойдя к Елене, он усмехнулся, подмигнув своим здоровым глазом. Он, видно, был в отличном расположении духа.
— Ни один глашатай не накричит столько, сколько накричал я. Даже охрип! Зато я достал то, что хотел, и выпустил их голыми, как мать родила. Если султан не сделает меня за это пашей или валахским господарем, то он неблагодарный; ведь я прибавил ему еще двух святых. Но каковы бездельники! Просили оставить им хоть рубашки, но я им сказал, что они должны быть благодарны, что я их отпускаю живыми. Посмотрите-ка, все новое: и свиты, и сапоги, и рубахи. Какой же должен быть порядок в Польше, когда даже хамы так нарядно одеваются? Верно, они были на храмовом празднике в Броварках, где собрали денег и купили все новое. Ни один шляхтич ни приобретет столько, сколько выпросит дед. Я брошу теперь рыцарское ремесло, а начну обирать дедов; вижу, что этим путем можно скорей разбогатеть.
— Но зачем вы сделали все это? — спросила Елена.
— Зачем? А вот вы сейчас увидите зачем. — Он взял половину одежды и ушел в кусты, из-за которых вскоре послышались звуки лиры, а потом показался… не Заглоба, а настоящий украинский дид, с бельмом на одном глазу и седою бородою, который подошел к Елене и запел хриплым голосом:
Соколе ясный, брате мий ридный, Ты высоко летаешь, Ты далеко видаешь.Княжня хлопнула в ладоши, и первый раз после бегства из Разлог улыбка озарила ее хорошенькое личико.
— Если бы я не знала, что это вы, ни за что бы не догадалась.
— А что? — сказал Ззглоба. — Вы, наверное, и на масленице не видали лучшего маскарада;
— Теперь я понимаю, почему вы сняли одежду с этих бедняков: чтобы нам безопаснее было путешествовать.
— Разумеется, — сказал Заглоба. — Что ж вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где-либо, и только князь удерживает этих негодяев от своеволия; а теперь, когда они узнают о войне с Запорожьем и о победах Хмельницкого, то целая страна будет в огне; как я тогда проведу вас через толпу бунтующего мужичья? А чем лопасть в их руки, то уж лучше было остаться в руках Богуна.
— О нет, лучше смерть, чем это, — с жаром сказала княжна.
— А по-моему, жизнь лучше смерти, от нее уже не отвертишься никакими остротами. Но, видно, сам Бог послал нам этого деда, напугал его князем, как и чабанов. Они теперь от страха просидят голышом в тростниках два-три дня, а мы, переодетые, доберемся тем временем до Золотоноши, найдем ваших братьев, а если "их там нет, то пойдем к гетманам или будем ждать князя; я, как старый дед, не боюсь ни холопов, ни казаков; мы даже можем смело пробраться через отряд Хмельницкого, только надо избегать татар, а то они охотно возьмут в неволю такого красивого казачка.
— Тогда и я должна переодеться.
— Да, снимите ваше казацкое платье и нарядитесь мужичком. Хотя для мужицкого мальчика вы слишком красивы, также как и я для деда, но ваше личико загорит от ветра, а я от ходьбы похудею. Когда валахи выжгли мне глаз, я думал, что это страшная беда, а теперь даже лучше, а то если дед не слепой, то возбуждает подозрения. Бы будете водить меня за руку; называйте меня Онуфрием. Поскорей только переоденьтесь, а то пора в дорогу: пешком не скоро дойдем.
Заглоба отошел, а Елена начала переодеваться в дедовского вожака. Умывшись в речке, она сняла казацкий жупан и надела мужицкую свитку, соломенную шляпу и дорожный дедовский мешок. К счастью, мальчик, с которого было снято это платье, был довольно высок, и платье его оказалось как раз впору Елене. Заглоба внимательно осмотрел ее и сказал:
— Многие рыцари охотно расстались бы со своими латами, лишь бы только их вел такой мальчик, а уж я знаю одного гусара, который наверняка так бы и поступил. Только с волосами нужно что-нибудь сделать. Я видел в Стамбуле красивых мальчиков, но такого никогда.
— Дай Бог, чтобы моя красота не стала причиной моего несчастья, — сказала Елена, которой польстили похвалы Заглобы.
— Красота никогда не вредит — доказательство налицо — во мне; когда в Галате турки выжигали мне глаз и хотели выжечь еще и другой, то меня спасла жена одного паши, а все это из-за моей красоты, остатки которой видны еще и теперь.
— А вы говорили, что вам выжгли его валахи.
— Да, отуречившиеся валахи, слуги паши.
— Вам не выжгли же ни одного.
— Но от каленого железа сделалось бельмо, ведь это все равно. Однако что вы думаете сделать со своими волосами?
— А что ж?.. Отрезать.
— Нужно. Но чем?
— Вашей саблей.
— Можно отрезать саблей голову, но волосы — не знаю.
— Знаете что? Я сяду у того пня и положу на него волосы, а вы отрубите! Только не голову.
— Не бойтесь, я не раз пьяным рубил фитиль у свечки, не задев ее… и вас не обижу.