Огненная кровь. Том 1
Шрифт:
А когда мы прибыли в Эддар, то перво-наперво он отправился в портовые кабаки и кутил там три дня. В этих местах его все знают и рады были так, что можно подумать он им каждому по кошельку золотых преподнёс. Все орали, как ошпаренные: «Берт приехал! Берт приехал!». Понабежало всякого отребья, и каждому он велел наливать вина и рыбной похлёбки. Притащили дзуну и бубны, затянули песни и пустились плясать, и Альберт с ними вместе, горланил похабщину, как самый настоящий вахлак. А после всей честной компанией потащились в бордель, и уж там был праздник так праздник! Видели бы вы, учитель, что там творилось!
Деньги все он, понятное дело, спустил, и я думал было, что ночевать нам придётся и вовсе под мостом, но нас приютил какой-то странный человек. Не разобрал я ещё, кто он. Живёт один, ходит весь в чёрном, при оружии, да к тому же хромой и без глаза. Звать Мунсом. Может, какой вояка, а может, и похуже чего, потому как видел я у него в кладовке сушёные травы и странные знаки на стене над дверью. Молюсь вот Мирне-заступнице, чтобы охранила от всякого чёрного колдовства, уж больно много вокруг Альберта всякого отребья крутится, враз попадёшь в неприятности.
А прямо сейчас он собирается в Храм (самое, надо сказать, время, после стольких непотребств!), но не каяться, уж точно. Хочет встретиться с семьёй, и я пойду с ним, а то как бы чего не вышло. Не хватало, чтобы он прямо в Храме драку устроил. Вот будет позор!
Хочу ещё рассказать про Эддар. Город красивый и богатый, всюду белые каменные дома и черепица голубая и красная. Чудно!
Улицы сплошь умощены красным булыжником, на площадях фонтаны со статуями, а вокруг растут магнолии и кедры. И народ тут чернявый и весёлый. А девушки! Стройные и смешливые, в разноцветных шёлковых штанах (сквозь которые, ежели напротив солнца смотреть, то видны стройные ножки!) и пёстрых тюрбанах, красивые, как редкие птицы. Да и молодки тоже хороши, только вот кладут красный перец во всякую еду (даже в вино!), отчего всё горит во рту потом до самых печёнок. А ещё всё сдабривают горчицей и всякими пряностями, бывает, и не поймёшь, что ты ешь. Ведь кто их знает, что они тут едят? Каких только морских тварей не продают на рынке! Даже смотреть боязно, не то чтобы их есть.
Повсюду здесь из-под земли выходит горячая вода и устроены купальни. А в некоторых местах вода так сильно воняет, что слёзы брызжут из глаз, но народ тут это как будто и не замечает, да ещё и натирается той вонючей грязью перед мытьём. Есть большой порт и множество кораблей под всякими парусами, и прямо в порту идёт бойкая торговля. А от порта вверх, ежели идти, то как-бы три холма будут. На одном из них развалины старого замка — ох, и жуткое же зрелище, на втором— новый замок, а на третьем Храм. А поодаль — горы до неба. Ухт! Красотища! Вам учитель, непременно надо здесь побывать.
Ну вот, вроде бы и все вести на сегодня.
С надеждой на скорейшее моё возвращение, ваш верный Цинта».
— Опять пасквиль строчишь? — спросил Альберт, заглядывая через плечо.
— Читать чужие письма низко и подло, мой князь, — буркнул Цинта, быстро прикрывая
— Да я и так знаю, что в нём, — усмехнулся Альберт, повязывая шейный платок. — «Учитель! Альберт снова баловался силой, ходил по борделям, выпил всё вино в Эддаре, со всеми подрался и спустил все деньги! Заберите меня обратно…». Скажи ещё, что половина твоего письма не об этом?
— А хоть бы и об этом. Скажи, вот что из этого неправда?
— Да там половина вранья.
— И что же тут враньё? — насупился Цинта.
— Ну, скажем так, я выпил не всё вино и подрался не со всеми, хотя… ещё не вечер, — рассмеялся князь, надевая камзол.
— Послушай, Альберт, вот не нравится мне это твоё… настроение. Если ты сейчас устроишь драку в Храме или начнёшь что-нибудь поджигать…
Альберт, смотревшийся в зеркало, повернулся и нахмурил лоб:
— Цинта, ты всерьёз думаешь, что я идиот? Вот ты, в самом деле, думаешь, что я зайду в Храм со словами: «Я собираюсь занять Красный трон и убить вас всех! Нападайте по одному!»? Надо чтобы вообще никто не знал о том, что я собираюсь делать. И тебе, кстати, в первую очередь следует держать язык за зубами, а то твоя любовь к правде и таврачьим обычаям вылезет нам боком. Всем скажем, что я приехал, в надежде открыть лекарню.
— А ты, значит, всерьёз думаешь, что в это кто-то поверит? — Цинта посыпал письмо песком и, стряхнув его, ещё раз пробежался глазами по строчкам.
— Думаю, что нет, но это меня пока никак не беспокоит.
Цинта свернул письмо, запечатал воском, а затем взял щётку и принялся счищать с камзола князя невидимые пылинки.
— Послушай, Альберт, это всё-таки Храм, там много народу и твоя семья, поминальная служба… ты сможешь вести себя разумно?
— Конечно, смогу, что за вопрос?
— Поклянись.
— Клянусь моей совестью, — Альберт приложил руку к сердцу.
— Совестью? Да ты же не веришь в совесть!
— И то правда. Совесть придумали те, кому что-то нужно от меня бесплатно, — хмыкнул Альберт.
— Охохошечки! Когда ты вспоминаешь про совесть, я понимаю так — жди беды. А я говорю серьёзно, не ввязывайся ни во что, а не то…
— А не то что? Ты опять меня отравишь или огреешь бутылкой по голове?
— Не хотелось бы, но да, — выдохнул Цинта. — А вообще ты какой-то подозрительно… весёлый сегодня, так что я иду с тобой.
— На тебя не угодишь, то я подозрительно грустный, то подозрительно злой, то подозрительно весёлый, — рассмеялся Альберт, загоняя баритту в ножны, и, разведя руки в стороны, воскликнул. — А почему нет? Родные пенаты, братья-сёстры, встреча с любимой семьёй после долгой разлуки — чего бы мне не быть весёлым?
— Вот последнее меня и пугает больше всего, — пробормотал Цинта, подавая ему шляпу.
***
На башнях Храма поминальный колокол звонил гулко и монотонно, и площадь была полна народу.
Альберт и Цинта протиснулись сквозь толпу, и при помощи нескольких лей и одного доброго человека пробрались внутрь.
Служба шла в центральной части. От высокого купола, украшенного галереей стрельчатых окон, вниз падал столб света. Длинные ряды колонн из розового мрамора отделяли освещённый центральный неф от полумрака боковых залов, а напротив входа огромный витраж-роза, сделанный из красного хрусталя, рассыпал пятнами солнечные лучи и окрашивал их багрянцем, отчего казалось, что пол в Храме залит кровью.