Огненная звезда и магический меч Рёнгвальда
Шрифт:
– Вихрь вам в спину… – сказал Гунналуг, забыв, что сил у него даже на самый легкий вихрь не хватит. У него сил не хватит даже на создание самого легкого ветерка.
Но все это вспомнилось быстро, и воспоминание пришло ударом в голову…
Торольф долго, чуть не до мозоли чесал то место, которое было когда-то его вторым глазом. Обычно этот жест, как знали окружающие, говорил о его сильной озабоченности и даже о растерянности. А озаботиться было чем, хотя растерянность после попытки покушения на его жизнь не просто прошла, а была вытеснена озлобленностью и упрямым стремлением добиться своего, невзирая ни на что. Захотелось ярлу по-лошадиному встать на дыбы и не покоряться обстоятельствам. А озабоченность была вызвана вовсе не этой попыткой убийства и предательством бывшей уже жены и бывшего уже верного помощника. Бывший верный помощник не дожил до встречи с палачом, и потому спросить его ни о чем не удалось, а бывшая жена тому же палачу рассказала, как она всю свою жизнь ненавидела
Это было неприятно и вызывало целый ряд вопросов, разрешить которые Торольф был не в состоянии. И все вопросы, что следовало задавать по большому счету не бывшей жене, а бывшему помощнику, стекались к одному – как вел себя до покушения Торгейр. Он брал деньги, чтобы подкупить наиболее влиятельных выборщиков и даже старшин выборщиков отдельных сотен. Сделал ли он это и стоит ли полагаться на лояльность многих бондов? Накануне собрания этот вопрос не мог не озаботить ярла. Впрочем, другие вопросы тоже заставляли поволноваться, хотя многие из них казались вполне разрешимыми.
Палач был стар и излишне добр к тем, кого передавали в его руки. Отпустив его, Торольф взял с собой десяток самых опытных воинов, на оружие которых и на преданность всегда мог положиться, и с ними пошел на берег фьорда, чтобы проверить, как там обстоят дела. В принципе он мог бы и не ходить, потому что там все было спокойно и наблюдатель на высоком утесе напрасно всматривался в море – ладей с русами видно не было, хотя времени прошло уже больше чем достаточно на короткий путь.
Тогда только Торольф начал подозревать, что эти ладьи и не приплывут к его берегу, как он предполагал вначале второпях, не осмыслив как следует сообщение разведчиков. Ну конечно же… Естественным было предположить, что Ансгар умеет видеть свою выгоду и привел русов в Норвегию не от доброты душевной, а с условием, что они помогут ему захватить власть, а он потом своей властью или своими воинскими силами предпримет что-то такое, чтобы вернуть пленников родственникам. Просто так, не использовав их, в трудный для него момент отпускать от себя две сотни опытных воинов Ансгар, конечно, не стал бы. Но куда же тогда поплыли эти ладьи? Почему воины сразу не высадились вместе с другими и не остались в Доме Конунга?
В принципе, если задуматься, и здесь не было ничего непонятного. Дом Конунга, хотя и считается пусть и не самым богатым, тем не менее не самым бедным Домом Норвегии, не настолько велик, чтобы вместить четыре сотни прибывших. Войско русов разделилось. И две ладьи, совершившие только короткий заход в фьорд Дома Конунга, посадили, должно быть, к себе на борт кого-то из провожатых, скажем, жителя берегового вика, хорошо знающего местные воды, к тому же хорошо знакомого всем в окрестностях, и отправили ладьи в один из трех других фьордов Дома Конунга, что располагаются по берегу до самого Ослофьорда. Там есть еще три вика, в которых, вероятно, есть возможность устроить на короткий постой две сотни русов. Может быть, даже еще раз разделив на две части. Вот и все… А если бы они сразу поплыли во фьорд к Торольфу, то могли бы уже дважды добраться туда. Если не добрались, значит, и не доберутся. И ни к чему арбалетчикам сидеть на мокром берегу и зарабатывать себе сопли накануне сложного завтрашнего дня. Пусть идут отсыпаться вместе со всеми остальными воинами, что были выставлены на мыс. Торольф распорядился оставить только наблюдателя на утесе и строго приказал стражнику на дворовой стене следить за утесом на случай разжигания там сигнального костра и среагировать на него сразу, как только пламя появится. Если оно вообще появится. Это была уже последняя предосторожность, но все же предосторожность необходимая.
С этим Торольф и вернулся в дом, слегка развеявшись на ветру и позабыв за заботами и размышлениями о недавнем покушении на себя. Хотя сам факт покушения и был оскорбительным предательством, ярл все же внушал себе, что к подобному следует относиться, как к противнику в открытом бою. Тот тоже враг, и тоже бывает побежден, и тоже не ждет пощады. Подобное отношение помогало не портить себе нервы и оставаться спокойным, когда спокойствие и здравый ум были ему очень нужны. Но, говоря по правде, полностью соблюсти спокойствие никак не удавалось. Если бы Торольф был загружен делами, если бы он бегал, проверял, давал установки и требовал ответа, было бы легче. Здесь всего этого не требовалось.
Теперь оставалось только сесть спокойно, сложа руки, и ждать сразу нескольких событий. Или уж выспаться, наконец. Это он и попробовал сделать многократно, но на короткое время. Между прибытием разрозненных и разносоставных отрядов из имений Одноглазый успевал
Будь Торольф в самом грандиозном предприятии своей жизни один или хотя бы со Снорри Великаном, он бы еще, наверное, метался и сомневался, потому что надежда только на собственные силы хороша лишь в бою. А здесь все решается по иным правилам и законам. Но его поддерживал могущественный Гунналуг. Это было больше, чем дополнительные сотни, что могли бы прийти от какого-то союзника. В колдуне Одноглазый был уверен. Но чтобы и выборщики из числа бондов были уверены в нем, Торольф послал по погребкам и кабакам Ослофьорда два десятка воинов из недавнего войска ярла Ингьяльда. И проинструктировал их как следует. Он не заставлял их врать. Не каждый честный воин согласится врать. Он только просил их всем рассказывать правду о том, как был уничтожен дом ярла Ингьяльда и как был уничтожен сам ярл Ингьяльд. Они, перешедшие от ярла к ярлу после поражения, лучше, чем кто-то другой, поведают о том, что с их бывшим ярлом случилось. Молния из руки Торольфа, плавание по гладкой воде среди шторма с подачи Гунналуга, подчинение боевых троллей воле колдуна, даже не видевшего их. Все эти чудеса должны убедить выборщиков, что Торольф Одноглазый является единственным и бесспорным претендентом на титул конунга в отсутствие Ансгара. Осталось только обеспечить отсутствие мальчишки. Но, чтобы этим заняться, Красный Нильс уже вышел во главе полусотни воинов. Около подземного хода Нильс получит подкрепление из числа берсерков и шведов из засады, да и восемь стражников, что стерегли дварфов, тоже присоединятся. Тогда у него будет без одного воина сотня человек. Это уже серьезная сила, которая сумеет полностью разорить весь Дом Конунга, и с Ансгаром расправится раньше, чем в дом смогут ворваться оставленные снаружи силы. Остается только дождаться возвращения Красного Нильса, и после этого можно будет лечь спать спокойно и до утра не размыкать единственный глаз…
Торольф «прогонял» перед мысленным взором все грядущие события, и все получалось хорошо. Тем не менее его озабоченность не проходила, словно чувствовал он решающее упущение, но никак не мог понять, что же в действительности упущено и забыто…
Старая дура оказалась права… И если она видела, что Всеведа едет верхом, а Заряна идет рядом, значит, так оно и есть. Значит, и все остальное правда…
Эти мысли так сильно ударили Гунналуга по голове, что он, как недавно сама Торбьерг, всплеснул руками и упал там же, в камере, прямо под ноги к висящему на цепях скелету. Скелет висел уже около десятка лет, и, должно быть, сухожилия, которые все еще держали кости в целостности, иссохли и порвались от сотрясения, когда колдун падал. И кости посыпались на человека. Он, впрочем, сразу это не осознал.
Сколько Гунналуг пробыл без сознания, он, естественно, не знал, как не знает этого никто из потерявших сознание при любых других обстоятельствах. Но, придя в себя, он ощутил что-то непонятное под рукой. Фитили в лампах с земляным маслом были длинными и светили пусть и не ярко, но устойчиво. И колдун, подняв руку, увидел, что пальцы его обхватили и сжимают череп, запустив последние фаланги в пустые глазницы. Он брезгливо отбросил от себя иссушенную кость с остатками жидких длинных волос и встал, чувствуя яростную пульсацию крови в висках и сильную давящую боль в затылке. Но ни пульсация, ни боль не мешали ему думать ясно, и он вернулся в сознание полностью, все вспомнив и сразу верно оценив ситуацию.
Пропащий колдун… Какое верное слово нашла старая Торбьерг! Пропащий колдун…
Если Заряна пришла в этот мир Хозяином, то не в его, Гунналуга, силах противиться ее воле. И хорошо еще, что она ушла вместе с матерью, не повидавшись на прощание с самим Гунналугом, иначе ему пришлось бы очень плохо. Ему и без того плохо, лишенному всех своих магических сил и возможностей, ему неуютно и непривычно в этом мире, который, кажется, уже ополчился на него, чувствуя, что можно расквитаться с Гунналугом за все, что он делал раньше. И Заряна расквиталась бы даже за тот же Куделькин острог, за сожженные дома и погибших людей, но почему-то не стала. Наверное, она еще глупа по своему малолетству и добра, как изредка бывают добры дети. Вообще-то дети, как говорил опыт жизни, обычно гораздо злее и безжалостнее взрослых, потому что не понимают, что творят. И точно так же, от непонимания, что творят, они изредка бывают чрезвычайно добрыми. Плохо и то и другое. Гунналуг не любил детей. А Заряну он мог сейчас только люто ненавидеть. Если бы она мыслью разрушила башню Гунналуга, уронив все ее камни колдуну на голову, она была бы понятной и естественной. Но ушла, не отомстив, – это было даже больше чем оскорбление. Это было унижение. Наверное, Заряна уже понимала, что после ее печатей Гунналуг никогда не обретет свою былую силу. И потому посчитала его безопасным и никому не нужным человеком. Пустышкой, пропащим колдуном…