Огненное порубежье
Шрифт:
И Васильковна, словно читая его потаенные мысли, глядела на него жалостливо и мудро, как умеют глядеть только прикоснувшиеся к смерти люди. И он вдруг взорвался нестерпимым отчаянием, опустился у изголовья ее на колени, молился, и плакал, и просил у нее прощенья.
Свезли Васильковну, схоронили, и на княжеском дворе навсегда поселилась тревога.
Ночами снилась Святославу княгиня. Приходила к нему в белом подвенечном платье, тихо садилась рядом и ласкала его, гладя неторопливой рукой по голове.
—
— А разве я умерла? — спрашивала она.
— Не тебя ли схоронили на мокриды? — спрашивал он.
— Ты не рад мне? — спрашивала она.
— Страшно мне,— говорил князь.— Страшно и холодно.
— Это от меня,— говорила княгиня.— Это могильный холод. Так холодна земля. Но ты не бойся. Я тоже боялась, но теперь я не чувствую холода. Теперь мне тепло и спокойно.
Святослав стучал зубами и дрожал всем телом.
— Изыди,— шептал он.— Свят-свят.
И княгиня медленно подымалась и уходила. Он чувствовал дуновение ветерка от ее подвенечного платья.
Святослав сидел на ложе, опустив на пол высохшие тонкие ноги. Так сон это был или это была явь? И не сон ли то, что он сидит и смотрит в мокрые от дождя окна? Что сон и что явь? И разве сон — не частица жизни, разве то, что происходит во сне, не влияет на дела и судьбы людей? Разве он не велел в то утро выпустить из поруба всех своих врагов, и разве не молился он за них в Софийском соборе?!
Князь лежал на спине и смотрел в небо. Такого неба он не видел еще никогда. Такое небо бывает только раз в жизни, потому что его нельзя унести с собой, нельзя выпить глазами всей синевы. Как нельзя дважды родиться.
А если бы он родился во второй раз? Разве он смог бы жить иначе? Разве научила его чему-нибудь жизнь? И зачем ему синева, если прожил он, уткнувшись в землю, и только сейчас увидел, как прекрасно небо, и все земные дела его — только тлен и прах?..
Кочкарь пошевелился у его ног, и князь вздрогнул. Он обратил свой взор на воеводу и сразу же забыл про небо. Боль прошла, можно было трогаться в путь. Он должен прибыть в Киев к сроку. В Киеве ждут его родной брат Ярослав и двоюродные братья Игорь со Всеволодом. Он созвал их на совет, чтобы решить, когда выступить против рязанских князей, с которыми опять возникли споры за пограничные с Черниговом волости.
Святослав приподнялся на попоне, взглядом подозвал Кочкаря.
Кочкарь склонился над ним.
— Вели седлать коней,— сказал князь.
Воевода посмотрел на него с изумлением.
— Аль полегчало? — спросил он, разглядывая бледное лицо Святослава.
— Я не о том,— поморщился князь.— Время ли нынче отлеживаться на попоне? Иль запамятовал, куда спешим?
— Чай, князья и подождут. Молоды еще.
— Рязанцы — те подождут,— сказал Святослав.
Кочкарь не смел его ослушаться. Он помог князю
— Шибко-то не гони,— сказал князь. Он чувствовал, как в нем снова подымается нестерпимая боль.
Кони шли шагом. Покачиваясь в седле, полузакрыв глаза, Святослав думал. Идти на рязанцев без согласия владимирского князя Всеволода было опасно. А что, как снова вступится он за них? Братья-то горячи, а он помнит Влену, помнит, как уходил от Всеволода в Новгород.
Так-то оно так. И все-таки еще силен Святослав — оттого и неспокоен Всеволод. Иных-то соперников у владимирского князя давно уже нет.
Тихо двигалась дружина, тихо покачивался Святослав в седле. Зоркий Кочкарь трусил с ним рядом.
В Чернигове Святославу снова стало плохо. Три дня отлеживался он на Ярославовом дворе. Немецкий лекарь пустил ему кровь, и князю полегчало. Но лекарь не советовал ему продолжать путь.
Князь не послушался его, велел снаряжать лодии. Бережно перенесли больного Святослава в лодейную избу. С богом тронулись. Лекарь сидел у изголовья князя, поил его травами, менял на груди примочки.
Под самым Киевом Святослав потерял сознание.
3
Свершилось. Жарким летним полднем призвал к себе Всеволод Никитку и сказал ему:
— Великая тебе честь и слава, Никитка! Видел я твой собор, зело приглянулся он мне. И вот тебе мой наказ: ставь свою церковь на моем дворе.
— Неужто настало время, князь? — обрадовался мастер.— Долго ждал я этого часа, думал, и не дождусь уже.
— Ан дождался,— пошутил Всеволод.— Всему свое время, свой срок. Ставь собор, а мастеров я тебе подыщу. Лучших мастеров со всей Руси. Не будет тебе ни в чем отказа — только скажи. Но и спрошу строго.
И привел Никитка мастеров на высокий холм, что над самой Клязьмой, невдалеке от Успенского собора. Согнанные из окрестных деревень мужики откопали рвы, а мастера стали класть стены. И не простые клали они стены, а все из узорчатого камня. И поднималась церковь над городом в тонких каменных кружевах.
Приходили любоваться на работу мастеров люди со всего Владимира. Приезжал любоваться на работу народ со всей Руси. И по всей Руси разносилась весть о прекрасном соборе, краше которого нет на земле.
Дни и ночи стучали по белому камню осторожные и ловкие зубила, при свете солнца и при свете факелов, в великом множестве зажженных на холме, возводили мастера свой храм. И не чувствовали они усталости, и забывали про еду и сон. И сами дивились: неужто могут они сотворить такое? Чуткая душа была у мастеров. И не руками творили они свое чудо, а сердцем.
И на самой вершине, там, где стены сливались с небом, стоял Маркуха — рослый, плечистый, облитый солнечной бронзой,— первый помощник и любимый ученик Никитки.