Огненное порубежье

Зорин Эдуард Павлович

И так они ели и пили и мирно беседовали о разных разностях, и Иоанн вскоре понял, что Всеволод знает о нем почти все, а чего не знал, незаметно выведал за столом.

И еще рассказывал ему князь о Микулице, о его светлой душе и твердой воле, и о мягком и податливом Леоне, о Луке, который стал слепым орудием в руках ростовского боярства.

Дивился Иоанн — как умеет князь читать его мысли?

— У умной головы сто рук,— говорил Всеволод.— Знаю я, много у меня врагов, но еще больше друзей. Однако Михалка умер, Микулицы тоже нет, и вот решил я пригласить тебя

во Владимир, потому что тебе только могу поведать сокровенное, ибо знаю — мыслями ты со мной.

— Да откуда ведомо тебе это, князь? — не вытерпев, удивился Иоанн.

— Земля слухами полнится. И из твоего монастыря растекаются по стране пути-дорожки. Кто со злом, а кто с любовью, но сказывали о тебе, что радеешь ты за русского человека, что ретивым боярам ты не потатчик...

И часа не прошло, как разговорился Иоанн. Чудно было — впервые в княжеских палатах, а чувствовал себя в них игумен, как дома, как в родном своем монастыре.

С того дня он и стал Всеволодовым духовником, с того дня и прикипел всем сердцем к его делу.

И всюду Всеволод возил его с собой, и всюду Иоанн, где только можно было, отстаивал князя, уговаривал сомневающихся, гневным словом карал врагов и отступников...

Сидя перед окном в московской избе, вспоминал Иоанн минувшее и мысленно благодарил господа бога за счастливую свою судьбу.

А в это время во двор впустили человека. И, взглянув на него, Иоанн вздрогнул. Откуда он на Москве, какие пути-дороги привели его на этот двор?!

Человек был в продранном синем полукафтанье, в рваной заячей шапке, на ногах его были потемневшие от времени лапти, и одна онуча, развязавшись, волоклась за ним по жидкой грязи.

Но не одежда его поразила Иоанна, а лицо — безносое, все в темных шрамах и подсыхающих струпьях.

— Ты кто? — спросил его Иоанн. Человека ввели в избу, и он топтался у порога. Под ногами его растекалась грязная лужа.

— Человек.

— Нешто нет у тебя имени?

Человек не ответил ему. Он смотрел на Иоанна и молчал. И в молчании этом чудилось что-то зловещее. «Может, он лишился разума?»— подумал Иоанн. Но человек не был похож на сумасшедшего. В его голубых глазах, которые словно светились на его лице,

было написано страдание, которое недоступно безумцам.

— Откуда ты идешь? — снова спросил Иоанн, чувствуя неловкость.

— Путь мой лежит издалека.

— И много дней ты в пути?

Этого можно было и не спрашивать. Одежда человека, пропитанная потом и грязью, сама говорила за себя.

Человек сказал:

— Путь мой далек и труден. А иду я с Донца.

— Что же привело тебя в Москву?

— Дорога.

— Дороги выбирают люди,— наставительно заметил Иоанн.— Почему же ты выбрал эту дорогу, а не пошел в Новгород или в Галич?

Человек усмехнулся.

— Я выбрал ее, потому что здесь схоронены мой отец и деды.

Он сказал не все. Иоанн понял это.

— Какая беда постигла тебя? — спросил он.— Почему у тебя такое черное лицо? Ты болен?

— Моя болезнь страшнее, чем ты думаешь,— сказал человек и покосился на лавку.

—

Садись,— предложил Иоанн. Человек закрыл глаза, покачнулся и сел. Он устал и был голоден.

Иоанн кликнул сокальчего и велел накормить незнакомца. Мыча и чавкая от удовольствия, человек набросился на еду.

Иоанн снова заговорил.

— Господь милостив,— сказал он.— Но ты не ответил на мой вопрос?

— Ты видел когда-нибудь согнанных в табун людей? — спросил незнакомец.

— Ты вырвался из плена?

— Нас было много,— сказал человек.— Мы пришли в Переяславль, и каждый отправился в те края, откуда он был родом. Одни пошли в Смоленск, другие в Новгород, третьи — в Киев. Я пошел во Владимир, потому что я родом из Владимира.

— Почему ты не лечишь свои раны?

— Люди должны видеть их. Я был в дружине Ярослава, и мы дрались с половцами. Но половцев было больше, и они стали одолевать нас. А рядом стоял Давыд со своими людьми, но, видя, как мы погибаем, он не тронулся с места. Тогда послали за помощью к

Святославу, и Святослав ответил гонцу: «Не могу идти от Днепра: земля моя далеко, а дружина изнемогла». И половцы порубили нас, а те, что остались живы, уведены в полон. Эти раны,— он показал на лицо, — я получил не в бою. Меня избивали плетью за то, что я хотел бежать.

Человек замолчал. Иоанн смотрел на него с удивлением. Вот оно — простой крестьянин, полжизни тащившийся за оралом, а остальные полжизни воевавший со своим князем земли других князей,— взывающий к совести и возмездию. Что там, в его смутном мозгу? Не та ли же самая мысль, которая мучит и Всеволода?..

А сколько еще грядет опасностей, сколько битв впереди. Булгары с востока, угры и немцы с запада, шведы...

Иоанн глядел в окно. Мокрый ветер лепил к слюде желтые листья, стучал в косяки пальцами невидимых ветвей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Душный летний полдень висел над узкими улочками Царьграда. Даже у моря не ощущалось облегчения, люди ходили размякшие и безразличные ко всему окружающему. Они искали тени и, сев в тени, не торопились снова выходить на пыльные улицы.

Пристроившись на каменных ступенях лестницы, ведущей в дом друнгария, приютившего его и терпевшего его беспокойное присутствие вот уже несколько лет, князь Юрий, обрюзгший, с желтым, словно восковым, лицом и темными мешками под глазами, смотрел на красного бойцового петуха. Петух был привязчив, как собака, и всюду сопровождал князя.

Сейчас он издалека подбирался к куску не доеденного Юрием черствого пирога — вытягивал шею, вбирал ее в туловище, делал шаг вперед и, подняв черную когтистую лапу, подолгу замирал, разглядывая князя. Князь был не в духе, и петух чувствовал это.