Огненное порубежье
Шрифт:
— Я не пойду на Переяславль,— Кза отрицательно покачал головой. Закрыв глаза, он долго сидел в неподвижности.
Кончак откинулся на подушки. Он не верил ни одному слову Кзы. Хан хитрит. Он уже прикинул в уме свою долю добычи и хочет вытянуть из Кончака кусок
пожирнее. Ловкая лиса, но и Кончак не прост. Ему есть чем гордиться. Это он, а не Кза, разбил русских, это у него, а не у Кзы, сидит в плену русский князь. И он не уступит наглым домогательствам алчного карлика. Пусть хитрит. Лисе не обвести вокруг своего хвоста опытного степного
На воле перед шатром потрескивал костер. За открытым пологом было видно, как летят и гаснут на фоне звездного неба большие красные искры. Молчал Кза, молчал Кончак. Глядя на повелителя и на гостя, молчала черная Болука.
И все-таки первым нарушил молчание Кза.
— У тебя красивая наложница,— прокашлявшись, сказал он.— Откуда она?
— Из далекой страны, лежащей за морем,— ответил Кончак, догадываясь, к чему клонит гость.— Она красива и покорна, как рабыня. Когда она мне наскучит, мне дадут за нее много золота.
— Ты добудешь золото в Переяславле,— заметил, улыбаясь, Кза.— Зачем тебе продавать рабыню?
— Что же мне с ней делать? — удивился Кончак.
— Отдай ее мне,— сказал Кза.
Болука с мольбой в глазах посмотрела на Кончака. Уродливый карлик внушал ей отвращение и страх.
— Она нужна мне, я возьму ее с собой в Переяславль. Чего ты хочешь? — спросил Кончак.
— Отдай Болуку, и я пойду с тобой на Переяславль,— распаляясь от похоти, проговорил Кза.
Так вот к чему клонила коварная лиса!.. Кончак понял: теперь Кза в его руках.
— Я пойду с тобой, — продолжал Кза, — если сегодня увезу Болуку в свое становище.
«И совсем он не прост»,— подумал Кончак. Но соблазн был слишком велик. Велика была и печаль: он соврал, он совсем не думал избавляться от негритянки. И про то, что собирается продать ее, сказал всего лишь для красного словца и для того, чтобы позлить Кзу.
Кончак думал, откинувшись на подушки. Кза сгорал от нетерпения. Почему медлит Кончак? Почему молчит? Неужели он прочитал его мысли?.. Откуда он может знать, что Кза уже отдал своим степнякам приказ идти на Сейм?
Кончак приподнялся на подушках и вдруг сказал:
— Хорошо, будь по-твоему.
Глаза Кзы сверкнули, и он встал. Кончак остановил ретивого гостя:
— Не здесь, не сейчас.
— Почему не здесь? Почему не сейчас?— возмутился Кза.
— Ее привезут к тебе на рассвете. Ты хан, а не простой табунщик.
Кза выругался и стегнул себя по голенищам мягких сапог привязанной к запястью плетью. Как случилось, что он дал повод Кончаку напомнить ему о его происхождении? Кза действительно когда-то пас лошадей у своего хана, а потом зарезал его и стал ханом сам. Его не любили за это и боялись, зная о его жестокости. Один Кончак не боялся Кзы, потому что и сам был жесток и коварен.
Так они сговорились, и Кза уехал. А утром вслед за ним уехала и Болука.
Теперь, заручившись поддержкой Кзы, Кончак решил довести задуманное до конца. Во все края
Огромное войско двинулось к Дону, где их уже должны были ждать люди Кзы.
Но ни Кзы, ни людей его на Дону не оказалось. Посланные в его становище лазутчики сообщили Кончаку, что еще три дня тому назад Кза ушел на Сейм.
6
Осень в тот год была холодной и ранней. Бабье лето отошло в три дня, а потом полили дожди.
Духовник великого князя Всеволода Иоанн возвращался из Ростова, где снова по поручению Всеволода вел переговоры с епископом Лукой.
Ехать на поклон к Луке Иоанну не хотелось, но такова была воля князя, и переступить ее он не мог. Вместе с тем, он догадывался, что послал его Всеволод неспроста, не потому что сам болен, а потому что хотел подчеркнуть еще раз: пусть он и вынужден подчиниться воле митрополита, но истинная власть была и останется не в руках дряхлеющего Ростова, а в его, Всеволода, руках и волю Всеволодову вершить будет не Лука, а твердый и решительный Иоанн. Иоанна мечтал Всеволод посадить в епископское кресло.
В Москве меняли лошадей и заляпанные грязью возки. Иоанн сидел в избе, смотрел за окно на падающий безостановочно серый дождь и вспоминал, как призвал его к себе князь и как ехал он к нему, безвестный игумен, гадая, что бы это могло значить.
Была зима, дороги перемело сугробами, и Иоанн боялся, что не прибудет в срок. Во Владимире он был до этого только раз, и то проездом, осматривал Боголюбово и долго молился в соборе Успения божьей матери.
Иоанн приехал под вечер, насквозь продрогший и вымотанный дорогой, но отдыхать ему не дали. Тотчас же в келью явился розовощекий отрок и сообщил, что князь ждет игумена в своем тереме у Золотых ворот.
Иоанна с отроком пропустили во двор, обнесенный частоколом — за частоколом на расчищенных от снега дорожках толпились люди, чадно горели факелы.
Отрок ввел игумена в низкую комнату, обшитую темными досками. В тишине за стеной, за оконцами слышались приглушенные голоса и храп лошадей.
Дверь позади скрипнула, и Иоанн, обернувшись, увидел князя. Всеволод вошел быстро, легкой, стремительной походкой, встал против игумена, в упор разглядывая его веселым испытующим взглядом, кивнул, очевидно, оставшись доволен первым осмотром, и пригласил гостя к столу. Тотчас же вслед за князем в комнату вошли слуги и внесли блюда с едой и ендовы с медом.
— Не устал ли с дороги? — спросил Всеволод игумена.— Не замерз ли в пути? Не обидели ли злые люди?
— С дороги я устал и замерз,— ответил, не скрывая, Иоанн,— но злые люди меня не обидели. Стараниями твоими, князь, избавлены мы нынче на дорогах наших от всяких опасностей.
Ответ игумена понравился Всеволоду, он улыбнулся и кивнул слугам, чтобы не мешкали и разливали мед.
— Согрейся и отдыхай,— сказал он просто.— А после поговорим о деле, по коему зван ты во Владимир.