Огненное порубежье

Зорин Эдуард Павлович

В камень нужно было вдохнуть жизнь. А он искал ее в камне. Замирало от несбыточности замысленного сердце, опускались плечи, закрывались глаза. Ему казалось, что он ослеп. Что стены мастерской стали его миром, а светлая мечта уходила в глубину, постичь которую он был не в силах.

Но здесь, на игривом ветру, на игривом коне, летящем по обочине лесной дороги, он ощутил раскованность, и слепящий свет, ударивший в его лицо, смыл тревогу, томившую его уже столько дней и ночей...

Приезд Марии

всполошил Заборье. Стояла ночь, ярко светила над лесом Прикол-звезда, за плетнями лаяли одичавшие от тоски собаки, а перед боярским теремом метались люди с факелами, слышались испуганные голоса.

Давыдка в нарядном кафтане, суетливый и торжественный, помогал княгине выбраться из возка, мужики держали под уздцы взмыленных лошадей, а Евпраксия, веселая и праздничная, льнула к Марии и, всплескивая руками, дивилась:

— И не побоялась, княгинюшка? На дорогах наших не растряслась?..

— Бог миловал, — отвечала Мария с кроткой улыбкой, опираясь на плечо Давыдки.

— Уж счастье, счастье-то какое, — лепетала Евпраксия, забегая вперед и заглядывая раздавшейся в талии княгине в глаза.

Мария ступала осторожно, Давыдка ввел ее на крыльцо, велел посветить в сенях, проводил через сени в отведенную для почетной гостьи опочивальню.

Поотставший Никитка дивился: «И откуда только пронюхали в Заборье о нашем приезде?!»

Мария без зависти подумала: «Хорошо устроился Давыдка. Терем срубил не хуже княжеского».

Евпраксия тревожилась: «Уж не донес ли кто?»

Но все страхи ее рассеялись, едва только Никитка напомнил о богомазе:

— А ну-ка, сказывай Давыдка, где прячешь мастера?

— Успели растрезвонить, — улыбаясь, проворчал тысяцкий. — Куды ж мне его прятать? Не клад...

— Кому как, — сказал Никитка.

С Давыдкой он держался запросто. Передал поклоны от сестры.

— Со мной собиралась — не дозволил.

Давыдка кивнул:

— Подрастет дите, тогда уж...

— Небось не пустишь в свой терем? — пошутил Никитка.

Давыдка не ответил. Да и о чем речь? Хоть Никитка и знатный мастер, хоть и любит его князь, да народ каменщики ненадежный. Жаль ему сестру. По нынешним-то временам выдал бы он ее за боярского сына.

Пока они так разговаривали, пока искали посланные Давыдкой люди богомаза, Евпраксия провела Марию по всему терему. Показывала, искоса поглядывала на княгиню, про себя торжествовала: ишь ты, ожирела, словно утка, и лицо в румянах, и под глазами круги.

Вспомнила, как ласкал ее Всеволод, втайне надеялась: не забыл, помнит, такое забыть нельзя. Такое — раз на всю жизнь.

Но торжество переходило в зависть: была она бесплодна, первый ребеночек народился и помер, а второго бог не дал. Вот уж сколько лет ждала, трепетно надеялась — пустое.

А Марии

и здесь повезло. Будет сын — еще крепче привяжется к ней Всеволод. Да и дочь в княжеском роду не помеха. Все, чем жила Евпраксия, все теперь у молодой княгини. Прожитое — что пролитое: не воротишь. Одно только и радовало — черная тайна. А как судьба улыбнется, станет Евпраксия устраивать жизнь на свой лад. И уж княгинюшке-лебедушке припасла она в мечтах монашеское одеянье: пожила, поела сладко, не пора ли и богу помолиться?..

Думая так, угодливо говорила:

— Не велишь ли баньку истопить?

— Истопи.

— Эй, девки! — кричала Евпраксия. — Топите баньку, да поживее. Пару не жалейте, лучших веничков припасайте.

Испуганно шарахались от нее девки, бежали, мелькая широкими пятками, во двор, визгливо поругивали мужиков:

— Тащите, мужики, дровишки! Эка разленились! Али лапти к земле приросли?! Кому сказано — княгиня париться будет.

Праздничная суета нравилась Марии. Заботливость Евпраксии трогала.

— А где же богомаз? — спросила она вдруг, когда они вернулись в устланные коврами покои.

Измаялись мужики, разыскивая богомаза. В сараюшке, где он обычно ночевал, постель была не измята. Все кусты по-над Клязьмой облазили, надорвали глотки от крика. Надоумил их староста Аверкий:

— А вы к вдове Вешке наведайтесь. Вчерась лопотали они о чем-то на плоту. Небось зазвала в гости.

Пошли к Вешке. Долго стучали в ворота.

— Чего разбренчались-то? — окликнула мужиков с порога вдовушка. — Никак у женок выпить не допроситесь?

— Меды нам твои не ко времени, — сказали мужики. — Не у тебя ли Зихно завалялся?

— Нешто кусок какой?— рассердилась Вешка.— Нет у меня вашего богомаза.

— Да куды ж он запропостился? — растерялись мужики.

— А кто кличет?

— Сама княгиня.

— Ну?! — удивилась Вешка. — Тогда ищите, мужики, получше.

Нырнула в избу, растолкала спящего на лавке богомаза. Зихно сел, почесал поясницу, уставился на Вешку осоловевшим взглядом.

— Вот тебе кафтан, а вот и шапка, — сказала вдовушка.— Пошевеливайся, коли смел. Княгиня, говорят, в Заборье наведалась, ищет тебя, не доищется.

Сон как рукой сняло. Напялил Зихно кафтан, нахлобучил шапку, а лапти надеть позабыл — обнял Вешку, чмокнул в теплую щеку, выпрыгнул в оконце. Вешка выбросила ему вслед лапотки.

Задами да огородами пробрался Зихно в свою сараюшку, лег на соломенную подстилку, накрылся сукма ницей. Только пристроился — мужики снова в дверь. Глядят и дивятся — лежит себе Зихно, похрапывает да губами почмокивает. Что за наваждение?!

Растормошили его, подняли, одели, обули, подхватили под руки и поволокли в боярский терем.