Огненное порубежье

Зорин Эдуард Павлович

Отвесил богомаз княгине земной поклон, ресницами хлопает, ничего понять не может. Дурак дураком. А сам смекает: «Неспроста искать меня велено. Неспроста мужики все село облазили».

И верно — неспроста. Как сказала ему Мария, что велено свезти его во Владимир к Микулице, так и повалился Зихно ей в ноги.

— Честь-то какая, матушка!

— Князя благодари...

3

— Собирай на стол, хозяйка, — сказал Никитка жене, вводя богомаза в избу.

Аленка, пунцовая, со сбившимися на лоб влажными волосами,

вытащила из печи горшок с дымящимся сочивом, провела ладонью по лбу, вытерла руки о передник, поклонилась вошедшим.

— Милости просим. Садитесь с нами вечерять.

Зихно окинул ласковым взглядом ее стройную, чуть располневшую фигуру, вздрогнул, поймав себя на том что слишком долго и внимательно смотрит на хозяйку, снял шапку, тоже поклонился и широко перекрестился на образа.

Просторный стол в горнице был выскоблен до белизны, на столе на деревянном блюде высилась горка крупно нарезанного хлеба. Аленка поставила в миске свежие огурцы, налила уху.

Мужики в дороге проголодались, ели молча, бойко постукивали ложками, подставляя под ложки краюхи хлеба.

Никитка рассказывал о Заборье, вспоминал знакомых, передал поклон от Давыдки.

— Совсем разважничался твой братец, — помолчав, добавил он.

Аленка поджала губы, но ничего не сказала в ответ. Потянувшись, достала с полки плошку с киселем. Мужики ели кисель, нахваливали хозяйку.

— Ты меня шибко-то не хвали, — проговорила Аленка, сев напротив Никитки и подперев подбородок кулаком. — Разорю я тебя.

— Уж и разоришь, — ухмыльнулся Никитка, облизывая ложку из-под киселя.

— Торговалась нынче, в избе-то шаром покати.

— Пшеном запаслась ли?

— Взяла уборок. Да оков зерна, да соли.

— А меду, меду-то хоть не забыла ли?

— Взяла лукно.

— Не мало ли?

— Будет с тебя, бражника, — пошутила Аленка. — А для гостей хватит и того, что наварили. Считай, из пуда девять ведер.

— Придет Давыдка, за вечер с ведром управится.

— У самого полны медуши, — сердито сказала Аленка.

— Гость.

— Вон тоже гость, а — непьющий, — кивнула она в сторону тихо сидящего богомаза.

Мужики засмеялись.

— Ну, сыты ли? — спросила Аленка.

— Сыты, — переглянулись мужики, вышли из-за стола. Аленка скрылась за перегородкой. Вернулась, держа на руках малыша. Малыш сучил ногами, разглядывал людей, но не плакал. Аленкино лицо светилось от счастья.

— Вот — сынка народила, — похвастался Никитка и взял малыша на руки.

— Весь в тебя будет, — сказал Зихно. — Нарекли-то как?

— Улыбой,— ответила Аленка.— Улыбается он все.

— Пусть улыбается. Улыбчивые люди счастливые. Я вот и поныне улыбаюсь,— сказал Зихно.

— Хвастаешься ты все, богомаз,— возвращая Аленке сына, покачал головой Никитка.— И человек веселый, и мастер — первая рука.

Зихно нахмурился, замолчал, сгребая

в ладонь со стола хлебные крошки. Мастера дело хвалит. Что о себе говорить?

— Съезди в Новгород, погляди на Софию — моя работа. А еще у Поликарпа расписывал пещеры. В Заборье допишут за меня... Черниговский епископ тоже помнит Зихно.

— Ну-ну, — похлопал его по спине Никитка. — Забота у нас с тобой общая. А то что пошутил — не серчай.

— Шутки и мы понимаем, — открыто улыбнулся Зихно. Взгляд его снова ласково задержался на Аленке, убиравшей со стола.

Утром Никитка поднял богомаза, когда на улице еще только серел рассвет.

— Протопоп встает рано, — сказал он. Поспеть бы до заутрени.

Аленка уже копошилась во дворе. Над крышей баньки курился дымок.

— Вот вам веники, — сказала она. — А исподнее в предбаннике.

Мужики напарились и, красные, босые, в одних холодных штанах, вернулись в избу, где на столе их уже ждали испеченные на скорую руку пироги и кислое молоко.

Аленка порылась в ларце, отыскала ненадеванный Никиткин синий кафтан, вынесла богомазу.

— Прикинь-ко. Авось в пору будет. В твоих-то лохмотьях перед Микулицей показываться одна срамота.

Зихно примерил кафтан — в самую пору оказался, повертелся по избе, улучив момент, когда Никитка вышел за дверь, обнял Аленку за талию, потянулся губами к щеке.

— Ах ты пес шелудивый! — вскрикнула Аленка и, дав богомазу затрещину, отскочила на середину избы.

Появившийся на пороге Никитка залился веселым смехом: Зихно растерянно озирался по сторонам.

— От поблажки и воры плодятся, — сказал Никитка, все еще смеясь. Рассмеялась и Аленка.

— Отколь ты такого прыткого привез? — сказала она мужу, с опаской обходя богомаза.

— Не боись, — сказал Зихно все еще растерянно и не зная, не то казниться ему, не то смеяться вместе с хозяевами.

— А ты гляди наперед, — серьезно посоветовал ему

Никитка. — В другой раз и я, ежели что, добавлю, а у меня рука потяжельше будет.

Всю дорогу до Протопоповых палат шли молча. Редко встречавшиеся на пустых улицах мужики охотно раскланивались с Никиткой. Зихно подивился:

— Ровно князь ты у себя во Владимире.

— Добрый мастер у всех на виду. А город наш ремесленный, — пояснил Никитка. — Еще при Андрее Боголюбском так повелось. Не зря, знать, тужились ростовские бояре — все хотели князя у себя посадить. Не вышло.

Протопоповы палаты окружены высоким частоколом. В воротах молодой и приветливый служка поклонился гостям, проводил их во двор. Протопоп сидел на лавочке в длинной, до пят, рубахе, простоволосый, седой, уткнув подбородок в поставленную между ног палку со сложенными на набалдашнике сухими длинными пальцами. Близорукие, совсем выцветшие глаза Микулицы были устремлены в пространство, беззубый рот шевелился.