Огненный Лорд и я

Беренготт Лючия фон

Я медленно кивнула.

— Да… думала. Он и сам… пугал.

Старик схватился руками за седые волосы.

— Этого не может быть… Просто не может быть! Нам не могло так повезти!

Будто подтверждая его везучесть, в миллиметре от его уха просвистел еще один металлический «снаряд» и врезался в стену за его головой. Решив, вероятно, больше не испытывать судьбу, Моррах отполз от окна в угол. И уже оттуда, лихорадочным шепотом, зачастил.

— Это никому неизвестно, кроме меня… Не потому, что я скрывал, а потому что шансы, что такое когда-либо произойдет, были равны нулю. Не имело смысла даже говорить

об этом…

— Да о чем? — в нетерпение воскликнул Эллиор. — Говори, дед, не томи!

В воздухе отчетливо повис запах надежды.

— Ведьма… проклявшая весь наш род, оставила нам лазейку… будто в насмешку… Потому что этого не могло произойти — такого совпадения… Так она сказала — когда двое, один Огненный, а вторая — та, в ком возродится моя кровь и кровь Светлых наложниц, полюбят друг друга так же сильно, как я ненавидела своего мучителя… так сильно, что она станет для него истинной… Покажи плечо! — гаркнул мне вдруг, я вздрогнула и показала, оттянув платье.

Старик сглотнул слюну и продолжил.

— И готовы будут потерять друг ради друга все, не зная, что приобретают…

— Ты хочешь сказать… — Эллиор приподнялся.

— Жертва! — выкрикнул старик. — Заклятье разрушается жертвой! Если найдется Огненный, согласный принести в жертву ВСе ради Проклятой… ради рабыни… потерять силы, потерять жизнь — в нашем мире ведь потерявшему силу Огня не выжить… И если та, кого он любит, согласна будет принять смерть, лишь бы не жить без него… — он замолчал, переводя дыхание. — Заклятье разрушится.

И снова забормотал, все больше уходя в себя.

— Этого не должно было случиться… С другой стороны, мы не знаем — быть может, Адейла просто насмеялась над нами… может, этого не случится, даже если условие выполнено…

— Твое видение, — повернув ко мне голову, напомнил Эллиор.

Я кивнула.

— Помню. Что должно случиться, Великий Моррах? Что должно произойти, если условие ведьмы будет выполнено?

Он резко вздернул на меня голову.

— Мы все снова станем драконами, Светлая. А тот, кто разрушил Проклятье — самым сильным из нас. Королем Драконов.

Наступило молчание, нарушаемое только лишь гиканьем и шумом снаружи.

— Что я должен сделать?

Моррах перевел взгляд на раздолбанное окно, за которым зияло бездонное ущелье, через которое уже перекидывали навесной мост враги.

— Прыгнуть, сын мой. Ты должен прыгнуть.

Глава 30

Нет, Эллиор не стоял, в течение следующих двадцати или тридцати минут над ущельем, задумчиво глядя вниз.

Он вообще над ним не стоял, потому что, во-первых, не мог стоять — с кинжалом, проткнувшим ему печень. А во-вторых, даже если бы и решил немного постоять и подумать над тем, что ждет его там внизу — вряд ли долетел бы живым. Королевские арбалетчики расстреляли бы его в два счета, стоящего напротив окна, и он просто свалился бы в пропасть уже трупом — составить компанию тому, кто и вонзил в него кинжал.

Единственное, что было моего любимому под силу — это понадеяться на эффект неожиданности. Разбежаться и прыгнуть. Вот прям так. Не думая, не гадая, и ни в коем случае не закрывая глаза.

С трудом воссоздав в памяти, как вообще происходит трансформация, Моррах помнил этот момент

очень хорошо.

— Ты должен впитать в себя страх смерти, соединиться с ним и позволить адреналину зажечь тебя изнутри, запустить в кровь защитную магию… Трансформация ведь в первый раз срабатывает именно как защитная магия — нечто вроде инстинкта самосохранения — поэтому молодых драконов сбрасывали в пропасть, чтобы тело само приняло меры и вспомнило ту форму, что спасет организм от неминуемой смерти… Примерно также учат своих детей летать птицы.

— Что происходило с теми, кто не выдерживал и закрывал глаза? — спросил Эллиор — слишком спокойно, на мой взгляд.

— Они умирали. Разбивались насмерть, так и не сумев запустить нужную реакцию.

Весь этот кошмар должен произойти не просто быстро, а очень быстро — потому что разбегаться Эллиор должен будет с открытой и хлещущей кровью смертельной раной. Моррах выдернет из нее нож — только так драконье тело сможет потом залечить рану… если оно вообще материализуется.

Мне же со стороны все это казалось таким бредом, что только осознание, что нам в любом случае всем конец, не позволяло броситься и вцепиться в Эллиора с истошным бабьим криком «НЕ ПУЩУ!»

Будто почувствовав, что я на грани срыва, он повернул мое лицо к себе за подбородок.

— В который раз за сегодня прощаемся?

Боже, он еще пытается шутить! Я прикусила губу, чтоб не разреветься — опять! И прямо в эту закушенную губу получила поцелуй — нежный, тягучий, затягивающий с головой. Самый сладкий, потому что последний.

— Эллиор… — выдохнула я, раскрывая рот и глотая его судорожный, болезненный стон.

Воспользовавшись моментом, подлый старикан подкрался к нам чуть ли не ползком и выдернул из раны моего мужа кинжал.

— Нет времени, — рявкнул на нас и мотнул головой на окно. — Они отвлеклись. Прыгай.

Прижав мою голову к себе в последний раз, Эллиор стиснул зубы и встал на четвереньки. Потом на колени, зажимая кровь, бьющую широкой рекой из-под брони. Потом встал, шатаясь, на обе ноги, оттолкнул меня, разбежался… и выбросился в окно, распростерши руки. Будто надеялся, что они вдруг превратятся в крылья и удержат его.

Я смогла сдержать крик.

Пусть в душе я не верила в то, что должно было, по словам старика, произойти — я не хотела лишать нас этого последнего шанса. Если Эллиор должен сосредоточиться на своей внутренней трансформации ради выживания, ничто не должно ему мешать. Даже я со своими воплями.

Молча, закрыв лицо руками, села на пол, сжимая в руки окровавленный кинжал, который бросил на пол Моррах. Сейчас сделаю это… Еще пару секунд подожду…

Еще пару секунд жизни, и я пойду вслед за ним…

В животе ощутимо шевельнулись. А ведь он уже там не маленький — пришло вдруг понимание. Если драконы рождаются через шесть месяцев от зачатия, там уже человечек — ножки, ручки, все дела…

Замотала головой — я не смогу этого сделать, не смогу… Можно лишить жизни себя, но сделать это, зная, что обрекаешь на смерть собственного ребенка — крошечного, беззащитного, который уже с самого своего появления там, внутри меня, знает, инстинктивно знает, что мама не причинит ему вреда — наоборот сделает все, что нужно, чтобы он жил… Пойдет на что угодно, ляжет под кого угодно…