Огненный меч Империи
Шрифт:
Так что Михаил по праву гордился тем, что с раннего детства обладал толстой, непробиваемой шкурой. Видимо, не зря его когда-то отселили из главного имения в охотничий домик — возмужал, закалился.
К охотничьему домику Михаил и шёл, когда первые капли дождя упали на землю, будто предупреждая, что неплохо бы и поторопиться, потому что совсем скоро должна была разыграться самая настоящая весенняя гроза с грохотанием грома, молниями-ветками, рассекающими небо и стеной непрекращающегося дождя.
Михаил выругался сквозь зубы и побежал. Будь он хоть сколько-нибудь стоящим воздушным колдуном,
Где-то вдали прогремел гром, заставший Михаила врасплох, потому что молнию он не видел. А он ведь ещё надеялся, что успеет добежать сухим! Но более крупные и настойчивые капли уже начали проникать под одежду. Михаил любил крепкое словцо, да ещё и много любопытного от крестьян подслушал, и сейчас с удовольствием применил знания на деле. Увы, грозу забористые ругательства не отпугнули, зато бежать как будто бы стало легче.
Вот и охотничий домик впереди показался. Чуть покосившийся, зато с баней. Её, судя по дыму из трубы, умница Арсений сейчас как раз и топил. Михаил уже успел промокнуть насквозь, поэтому чуть не заплакал, не зная кого благодарить за то, что в его жизни был Арсений. Слуга, нет, старший товарищ, на которого он мог положиться при любых обстоятельствах. Ему даже говорить ни о чём не надо было!
Арсений, как почувствовал хозяина, выскочил из бани и помчался к нему навстречу.
— Михаил Фёдорович! Да что ж это Вы! Почему в Большом доме не остались?
Продрогший Михаил сумел лишь улыбнуться. В охотничий домик Арсений его не пустил, а сразу потащил в баню — отогревать.
— Михаил Фёдорович, Михаил Фёдорович! — продолжал причитать Арсений, стаскивая с хозяина мокрую одежду, но не бросал её, а аккуратно укладывал на лавку в предбаннике. — Что ж Вы так себя не бережёте?
— Так я… — начал он, но понял, что не может говорить, потому что зуб на зуб не попадает.
— Михаил Фёдорович, Михаил Фёдорович… Двадцать один год, а розуму, что у того дитяти!
Михаил лишь усмехнулся и позволил увести себя в парилку, где Арсений как следует отходил его берёзовым веничком.
— Чтоб хвори не нашли к Мише дороги! — приговаривал Арсений между ударами, он искренне верил, что благодаря его словам Михаил Фёдорович и вырос таким здоровым, а ведь чудом только в младенчестве не помер. — Чтоб хвори не нашли к Мише дороги!
После баньки Михаил совсем разомлел и даже не запомнил переход в охотничий домик, хотя дождь уже хорошенечко набрал силу.
Как маленького, Арсений уложил хозяина в постель. Ужинать не предлагал — видел, что тот уже еле в яви держится, сон его зовёт.
— Вы б, Михаил Фёдорович, всё ж в Большом доме б остались лучше. Неужто не видели, что тучи небо затянули? — качая головой, цокал слуга. На ответ он и не рассчитывал.
Однако Михаил кое-как собрался с силами и пробормотал:
— Задумался, Арсений… Прости, не подумал, что ты так волноваться будешь…
Последнее слово закончилось свистящим выдохом, и Михаил уснул.
— Ну, точно, что дитя малое…
Арсений
Домишко Пётр Алексеевич выделил им жалкое, полуразрушенное, но Арсений всегда был рукастым и потихоньку, полегоньку превратил старый охотничий домик во вполне приличное жилище. Баню тоже почти полностью сам поставил, Михаил Фёдорович помогал. Но делал это тайком, потому что негоже дворянскому сыну заниматься мужицкой работой.
Хватит уже и того, что всем в округе было известно, что мать у него — крестьянка безродная. Вот только чего никто не знал, так это то, что у крестьянки той безродной брат имелся.
Акулина, мать Михаила, была старшей в семье, о младшеньких своих заботилась, когда мамка померла, отец ещё раньше отдал Богу душу. Арсений, на два года младше, делал всё, что мог. Только не удалось им с Акулиной сестрёнку с братишкой маленьких вырастить — заболели оба сильно и зиму не пережили. Остались Арсений и Акулина вдвоём, сиротами. Жили бедно, как и все, зато дружно. Хорошее то было время, хоть и голодное.
Потом Акулину в дом барский взяли, чтоб с дитями нянчилась, полы подметала да мыла. Следом и Арсения туда пристроила, конюхом. Тогда-то счастливые деньки и закончились. Барин тот, конь старый да плешивый, на Акулину, красавицу молодую, глаз положил. Арсений видел это, все видели, да поделать ничего не могли. Барыня только рада была — боров старый отстал от неё наконец, каждый год по дитю от него рожала. Здоровьем была слаба, из младенцев редко кто больше месяца жил, некоторым и имя дать не успевали, не то что крестить. Вот барыня и выдохнула, когда он переключился на крестьянку молодую.
Вот только крестьянка та и не думала заместо барыни барина ублажать. Сбегала от него, пряталась. Арсения, когда за сестру заступился, розгами высекли. До беспамятства били, чтоб ещё долго встать не смог. Он и не смог. Сознания лишился, горячка началась, всё уж думали, что помрёт. А он выкарабкался, выжил, у смерти себя выторговал. Всё, чтоб только сестру, единственного родного человека спасти. Не знал он только в бреду, что уж за него всё сделали.
Как он потом от Акулины узнал, барин тот снасильничать её хотел. В тот же день, когда Арсения чуть ли не до смерти высекли. Но не повезло насильнику, на постой к нему остановился колдун воздушный Вяземский. Спас он Акулину и себе забрал, никто и пикнуть не посмел.
Поднял, говорила она, колдун Вяземский барина того в воздух — высоко-высоко! — кувыркнул несколько раз, а потом отпустил, тот об землю и шмякнулся. Что с ним сталось, Акулина не знала.
Зато знал Арсений. Когда он очнулся, ни Акулины, ни колдуна воздушного уже не было. А вот барин никуда не делся, он вообще двигаться не мог. И говорить не мог, и по девкам бегать не мог, кормили его с ложечки и ходил он теперь только под себя. Ох уж, как барыня возрадовалась! Отныне она всем верховодила и больше не боялась, что придётся младенцев своих хоронить.