Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Изот сел в сани, по бокам пристроились жандармы. Возница тронул лошадь. Изот оглянулся: Провка стоял всё такой же опустошённый, сам не в себе на пронизывающем ветру, не пряча красные от холода руки в худые карманы. Изот вздохнул и отвернулся, чтобы не видеть этой ссутулившейся худосочной фигуры, которая вызывала в нём уже не обиду, а сострадание.
За что же злиться или осуждать этого бедолагу. За то, что он ютится в какой-то конуре, за то, что не может заработать денег на пропитание себе и дочке, что не может воспитать её как подобает человеку и будет весь век себя считать униженным и оскорблённым
Скитника более всего угнетала мысль, что он так и не нашёл барина, поджигателя скита, а то, что тот здесь в этом он не сомневался, и это его рук дело — избавиться от Изота, последнего свидетеля его жестокого преступления. Это он всё подстроил, хитрый и изворотливый барин, невидимо следивший за всеми шагами Изота в Ужах и расставивший тенета.
Отшумела разгульная и обжорная Масленица. Подтаяли ледяные горки, на которых катались с визгом и смехом детвора и молодые парни и девки. Посерел и осел снег. За одну ночь с крутых крыш разом сошёл крупинистый наводопевший снег, и улицы, и дома вмиг почернели, и их зимняя красота куда-то подевалась.
В остроге незадолго до полудня раскрылись ворота и толпа арестантов в окружении рослых жандармов, вооруженных винтовками, вылилась на узкую улицу. Шли они кто во что был одет, в разномастной одежонке, в стоптанной износившейся обуви, придерживая руками стальные цепи кандалов.
Немногочисленные зеваки, оказавшиеся на улице, останавливались, глядели вслед арестантам.
— На каторгу погнали, — вздохнул кто-то из зевак. — Не многие дотянут до места. Только и облику-то: одна кожа.
Среди прочих каторжан в середине неровного строя выделялась высокая фигура Изота. Шел он, придерживая рукой кандалы и поводил глазами по сторонам, как бы пытаясь найти кого-то на извилистой улице.
А в это время на другом конце города к дому отставного полковника Власова на тройке гнедых подкатил возок с барином. Кучер соскочил с козел, помог выйти барину, и, получив плату за поездку, свернул со двора на улицу.
Полковник встретил его в прихожей, они расцеловались. Барин скинул широкий подбитый мехом плащ на руки слуге и прошёл за полковником в его кабинет.
— Давно тебя не было видно, — сказал сухощавый подтянутый человек лет около пятидесяти.
— Недосуг всё, — ответил барин, садясь в кресло и ставя трость между ног. — А теперь дело сделал и можно развлечься.
— Ну-ну, — ответил полковник.
Барин ему о своих делах не рассказывал, а Власов и не старался выспрашивать, хотя до него доходили слухи, что приятель знается с лихими людьми и через них прокручивает свои какие-то дела. Однако слухи слухами, а так барин в чём-то неблаговидном не был замечен, тем более уличён, пользовался
Поэтому и на этот раз Власов не стал допытываться о «делах» своего приятеля, а сразу предложил ему сыграть в гусарский преферанс, что они зачастую и делали, когда барин останавливался у полковника. Барин согласился. Закончили игру далеко за полночь, проспали потом до полудня и поехали в заведение мадам Гороховой отобедать. Настроение у барина было никудышное, болела голова, может, не столько от выпитого, сколько от мысли, что он вчера, можно сказать, проигрался догола, и теперь надо изыскивать средства, чтобы отдать карточный долг. После обеда, пройдя в снятый отдельный нумер, послал слугу разыскать Пестуна и сообщить тому, чтобы шёл к барину.
Пестун, как только услышал приказ явиться к барину в нумера, мигом заложил возок и прибыл в гостиницу к назначенному времени. Прошёл на второй этаж в нумер, где его ожидал барин. Сидел тот за столиком, на котором стоял пузатый графинчик водки, а в продолговатом фарфоровом столовом приборе узкими полосками была нарезана сочная сёмга, рядом в корце буженина с хреном и большая плоская тарелка с дымящимися ватрушками, большой любитель которых был барин. Он только что принял очередную рюмку анисовой, закусил, и его зарозовевшие пухлые щеки излучали плотское удовольствие.
Вытерев масляные губы салфеткой, широко развалясь в кресле и пуская дым из трубки с длинным мундштуком, уставив круглые, заплывавшие жирком глаза, сказал Пестуну:
— Срок подходит. Собрал оброк? — И упёрся взглядом в лицо Пестуна.
Пестун не отвёл глаз и твёрдо сказал:
— С большим трудом. Людишки разбегаются. Всё труднее становится жить…
Барин глубоко затянулся.
— Я тебя поставил на это дело, с тебя и спрос. Чтоб завтра была моя доля.
— Да не извольте беспокоиться, — ответил Пестун. — Когда я не отдавал в срок… Всё будет исполнено. Своё заложу, а вас в накладе не оставлю…
— То-то, — промычал барин, не вынимая мундштука изо рта.
— Чего еще прикажете?
Барин с полминуты думал, потом налил в рюмку водки, опрокинул в рот и, не закусывая, громко отрыгнув, проговорил:
— Говоришь, трудно стало?
— Трудно. Верные люди, кто Богу душу отдал, кто в бега подался, а новых, где сыскать?
— По лету пошлёшь верных мужиков в скит. Пусть всё там перероют, но найдут клад староверский. Должен он там быть раз писано на пергамене. Зря они не стали бы писать. Он где-то там. Не оттягивай этого дела. Отвечаешь за него головой.
Пестун наклоном головы показал, что понял слова барина и спросил:
— Прикажете самому ехать за сундуком?
— На людишек надежда маленькая, если найдут, разворуют. Ну а ты не допустишь.
— В этом уж не сумлевайтесь. — Пестун вторично наклонил голову.
— Меня радует, что мы отправили этого скитника Изота в места не столь отдалённые, как говорят, — продолжал барин. — Теперь он не станет чинить препятствий в нашей затее с сундуком…
— Это уж непременно, — подтвердил Пестун и спросил: — Его уже осудили?