Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Маркел оторопел. Не более десяти минут назад он сошёл с крыльца, чтобы открыть ворота, и на нём ничего не было. А тут на тебе — появилось! Было от чего удивиться. Он шагнул в ступеньки, недоумевая, что это за корзина и как она здесь очутилась. Может, Прасковья выставила за дверь? Но у них не было такой корзины. Корзина сверху была накрыта остатком лоскутного ватного одеяла с подпалинами и прожжёнными насквозь местами.
Глаза его ещё больше округлились, когда он откинул тряпьё. В корзине лежал младенец. Он был закутан в обрывки холщёвой материи. Открытым было лишь лицо и то наполовину.
Маркел,
Ошеломлённый мельник несколько секунд стоял не шелохнувшись. Как мог очутиться ребенок на его крыльце? Откуда он взялся? Кто его принёс?
— Прасковья! — закричал он, придя в себя, во весь дух и забарабанил кулаком в дверь. — Прасковья!
Но жена, видно, не слышала крика и стука мужа, а может, замешкалась и не выходила из дома. Маркел обернулся, хотел сойти с крыльца и посмотреть, кто это подкинул младенца, потому что увидел на снегу отчётливые следы, ведущие от ворот к дому. Это были не его следы. Но тут открылась дверь и выглянула Прасковья, простоволосая, с руками, испачканными в муке.
— Это ты стучал, отец? — спросила она и сразу обратила внимание на встревоженное лицо мужа. — Ты чего это такой разгорячённый?
— Такое дело… — задыхаясь от волнения пробормотал мельник и указал на корзину: — Нам кто-то дитя подкинул…
— Дитя? — Прасковья поправила волосы, сбившиеся на лоб. — Какое дитя? — не поняла она. — Ты чего — смеёшься? — Лицо её напряглось.
— Чего мне смеяться! — Маркел окончательно пришёл в себя и уже предвкушал удивление жены, может быть, и озабоченность, с какой она воззрится на подкидыша. — Вот посмотри… в корзине…
Жена, отбросив одеяло, заглянула в корзину и всплеснула руками:
— Батюшки вы мои! И вправду дитя… Такое маленькое… Чего ж ты стоишь на холоде, Маркел? Неси в дом! Застудишь ребенка!
— И вправду, — пробормотал Маркел и принялся торопливо выполнять просьбу жены. Схватил корзину и внёс в дом.
В суете они не видели, что из-за ограды за ними наблюдают два внимательных глаза и как только за хозяевами захлопнулась дверь, от ворот с наружной стороны отделилась высокая фигура в потрёпанном кафтане и скрылась в придорожном ельнике.
Минуты через три из избы чуть ли не опрометью выбежал Маркел, распахнул ворота шире, поозирался по сторонам. На дороге никого не было. Никого не было и в кустарнике, росшем с южной стороны мельницы. Он прошёл шагов тридцать к лесу и только тут обнаружил следы, ведущие в ельник. Саженях в стах, на поляне, они оборвались. Место было утоптанно, видно, человек, принёсший младенца, долго стоял здесь, а дальше вглубь оснеженного леса уходила стёжка от широких лыж-ступней. На таких лыжах ходили здешние охотники, промышлявшие зверя.
Маркел сдвинул шапку на лоб, потоптался на поляне и побрёл обратно на мельницу, так и не узнав, кто принёс младенца.
Пока муж отсутствовал, Прасковья сняла одеяло и поставила корзину рядом с печью, которая ярко пылала. Вспомнился сон, который ей приснился два или три дня назад. Шла она по глухому
Маркелу она про сон ничего не сказала, а потом он полегоньку забылся. И уже не казался ей таким страшным — ведь наяву всегда сны воспринимаются с лёгким чувством стыда за свой испуг. Это только сон! И вот сейчас он опять всплыл в памяти и мысленно она опять пережила события, которые ей приснились.
Она развернула лоскуты, в которые был завёрнут младенец.
— Какой худенький и слабый, — покачала она головой. — Откуда ты такой взялся? Скажи мне? Молчишь! Ну ничего, мы тебя поправим. Быстро поправим. На коровьем молочке отойдёшь…
Вернулся Маркел. Обмахнул голиком ноги, подошёл к Прасковье.
— Никого нету, — сказал он, хотя жена ни о чем его не спрашивала. — Но следы ведут в лес. На лыжах кто-то приходил.
— На лыжах? — переспросила Прасковья. — Чудно.
— Не знаю, на кого и подумать…
— Что будем делать? — спросила Прасковья и глаза её внимательно воззрились на мужа.
Маркел приподнял брови, наморщив лоб, соображая, и ответил:
— Ну… не в лес же относить…
Словно услышав его слова, ребенок открыл глаза, лицо плаксиво сморщилось, будто он хотел заплакать, но не заплакал. Ловил ртом воздух.
— А ведь он голодный, — всполошилась Прасковья. — Мы здесь разговоры разговариваем, а покормить его не удосужились. Надо ему молочка дать. Вишь, отец, сил нету и поорать-то… Ах ты, бедный…
Она положила его опять в корзину, побежала в сени, а оттуда в чулан, где у нее охлаждалось молоко, надоенное утром, налила в глиняный горшок и подпихнула ухватом в печь.
— Потерпи, потерпи, — говорила она, обращаясь к ребёнку. — Сейчас молочко подогреется, попьёшь и веселее будет. Я мигом соску сделаю, — и суетливо бегала по комнате.
Маркел удивлялся, глядя на жену: откуда только резвость взялась, — то ходила степенная и неразговорчивая особо, слова клещами не вытянешь, — а здесь засуетилась, закопошилась, как клуша над цыплятами.
Женаты были они лет семнадцать. Жили мирно, поначалу и не в достатке. Маркел не обижал супругу, хотя по нраву в иные минуты был и крутоват, несмотря на добродушный вид. Она тоже была не злой, не корыстной, спокойной и выносливой. Любая работа спорилась в её руках. На ней держалось хозяйство: работа по дому, уход за коровами, курами, овцами и поросятами. Помогала мужу косить и убирать сено и огород не запускала. Одно было неладно: детей Бог не дал. И к знахаркам, и к гадалкам обращалась, и в город к доктору ездила, но все напрасно, и тогда поняла — значит, не судьба.