Огнепоклонники
Шрифт:
И, экономя, покупал только то из ее длиннейшего списка, что казалось ему совершенно необходимым.
Если Тани просила денег, Билли теперь говорил:
— Ну зачем они тебе? Я куплю и привезу все, что хочешь, тебе стоит только сказать.
Заботясь о здоровье Тани и будущего ребенка, Билли полностью взял на себя надзор за расходами по дому: самолично выдавал деньги на покупки прямо в руки повару. Тани была, таким образом, совершенно освобождена от бремени денег.
Ее собственные средства Билли предусмотрительно
Тани впала в тоску. Потом в отчаяние. Она пыталась разжалобить Билли: у нее начались приступы головокружения с тошнотой. У нее появились капризы. Тани хотелось гранатов и ананасов — Билли предлагал ей поесть редиски.
Билли приезжал обедать домой — он отводил себе час на еду и отдых. Этот полдневный час был превращен в настоящий ритуал. При звуках велосипедного звонка на аллее, ведущей к крыльцу, весь дом приходил в состояние готовности. Тани — а с годами и трое детей — выбегала на крыльцо. Билли ставил велосипед, целовал жену и детей. Летом у него из рук выхватывали солнечный шлем, подавали стакан ледяной воды, вели в ванную. Зимой поспешно принимали куртку и шарф, придвигали поближе жаровню с горящими углями, растирали озябшие руки.
Затем Билли усаживался за стол и выбирал из глубокой салатницы длинную белую редиску. Клал на тарелку так, чтоб ее пышный зеленый хвост свисал на скатерть, и заносил над ней нож. Р-раз. Р-раз. Р-раз. Три точных движения ножом по тарелке, хруст свежей редиски, растираемой крепкими зубами. Р-раз. Р-раз. И снова хруст редиски на зубах. Билли приходил домой поесть и ел, не отвлекаясь на разговоры.
Повар напряженно наблюдал из-за кухонной двери. Как только с редиской было покончено, на стол подавался скромный, очень горячий обед.
Отобедав, Билли шел в спальню, завязывал носовым платком глаза и засыпал, лежа на спине. Он умел просыпаться — минута в минуту — в назначенное себе время.
Этот распорядок был установлен раз и навсегда, единственная перемена заключалась в том, что, когда в 1940 году был приобретен маленький «моррис», велосипедный звонок сменился автомобильным клаксоном.
Однако сейчас еще только 1929 год.
Фаредун, Джербану и Путли находятся в Англии, Тани беременна.
Тани села за стол в одиночестве. У нее часто не хватало терпения дожидаться, пока приедет Билли. Шел декабрь, в доме с высокими потолками и выбеленными каменными стенами стоял невыносимый холод, и Тани после обеда задремала, свернувшись в клубочек под толстым стеганым одеялом. Ее разбудил скрежет ножа по тарелке и редисочный хруст.
Тани виновато выбирается из-под одеяла, кутается в шаль и, как положено, идет в столовую — сидеть с безмолвным мужем. Садится напротив него.
Неожиданно Тани говорит:
— Не делай так!
— Не делай как?
— Меня тошнит. Я не выношу, когда нож скрипит о тарелку!
— Она для печени полезна. На, съешь немного. Редиска гораздо полезней твоих гранатов. Тошнить перестанет.
Тани отталкивает его руку. Протянутая тарелка с грохотом разбивается об пол.
— А я хочу гранатов! А я хочу гранатов! — задыхается Тани.
Билли оскорблен, на его лице появляется выражение замкнутости, которое Тани уже знает. Это выражение лица может предвещать период молчания — однажды Билли не разговаривал с ней целую неделю.
Тани не смогла тогда растопить это ледяное безмолвие. В смятении и ужасе смотрела она на расширяющуюся трещину в их отношениях, на Билли, который все дальше уходил от нее. Тани просто не в силах была опознать в чудище с жесткой складкой губ и подозрительно-злобным взглядом того нежного возлюбленного, за которого она выходила замуж.
Повар поставил перед Билли другую тарелку, и тот взялся за новую редиску с отточенным мастерством актера, уверенного в аплодисментах.
Тани следила за его пренебрежительным лицом, за безостановочно двигающимися челюстями — и вдруг ее вырвало.
Билли даже не повернул головы.
Тани, пошатываясь, прошла к себе, вытянулась на постели и слабым голосом велела няньке:
— Позови сахиба. Мне плохо.
Няня побежала за Билли, и тот, перепуганный до полусмерти, ринулся к постели жены. Это была новая уловка Тани, отработанная ею для крайних ситуаций.
Билли гладил ее руки, растирал ноги, клал мокрые полотенца на лоб, суетился, гоняя слуг с ненужными поручениями немедленно принести то, подать это. Тани была упоена отчаянием Билли, из-под ее обморочно закрытых век чуть не заструились слезы умиления.
Едва Тани открыла глаза, Билли приник к ней — виноватый, бледный, влюбленный!
— Ты меня больше не любишь, — прошептала Тани.
— Люблю! Люблю, люблю! — Билли почти рыдал. Тани блаженствовала от слов, которые она уже отчаялась услышать.
Явился доктор Баруча.
— Ну, что у нас случилось? — добродушно спросил он.
— Гранатов хочется, — шепнула Тани.
Был гранатовый сезон, и Лахор был завален ими. Базары гудели от криков продавцов, выхвалявших свои фрукты, прилавки пылали их красочным изобилием.
— Я куплю тебе сколько хочешь этих гранатов! — возликовал Билли.
Он прыгнул на велосипед и помчался к фруктовой лавчонке на углу.
Но лавочник заломил такую цену, что Билли решил съездить в центр. Там тоже оказалось дорого.
Билли мотался по базарным улочкам, торгуясь, назначая цены, которых продавцы и слышать не желали. Тогда Билли поехал по маленьким угловым базарчикам. Там в тучах мух над гниющими фруктами, оскальзываясь на соломе и хлюпающей под ногами гнили, он наконец нашел, что искал.