Огнепоклонники
Шрифт:
По мере того как корабль близился к месту назначения, настроение у Джербану все повышалось. Она разгуливала по палубе, по-тюленьи выпятив грудь, обтянутую пальто. Высокомерное выражение ее лица причиняло Фредди чисто физическую боль.
На Путли мысль о неминуемом приближении к цели производила обратное действие. Она внутренне сжималась в комок, ужасаясь тому, что ей придется вступить в общение с людьми такого величия. Губы Путли сошлись в тонкую озабоченную полоску, лицо обтянулось в остренький треугольник, глаза смотрели тоскливей обычного. Она по малейшему поводу нервически набрасывалась
Первое соприкосновение с непостижимой действительностью состоялось прямо на корабле, где англичане драили палубы и обслуживали пассажиров. На второй день пребывания в Лондоне от иллюзий не осталось ровно ничего.
Они увидели неряшливых англичан в плохо сшитых теплых костюмах, которые куда-то спешили с озабоченным видом, англичан, поглощенных зауряднейшими житейскими делами. Увидели затюканных и нерешительных людей с невеселыми лицами, увидели и других — с настороженными, наглыми глазами уличной шпаны. Увидели обтрепанных англичан, которые подметали улицы, мыли окна, выносили мусор. Они сталкивались с продавщицами, клерками, лавочниками — и все были англичанами, светлокожими и светлоглазыми, и со всеми полагалось вести себя как с равными. Лица лондонцев носили совершенно то же выражение, что лица жителей любого города Индостана.
Где же короли и королевы, лорды и леди, где их нарядные кареты? Где джентльмены и дамы с высокомерными, холодными глазами, с уверенностью в своем превосходстве? Семейство Фредди вдруг осознало, что превосходство, которое англичане подчеркивали в Индостане, было таким же преходящим, как их загар.
Главное же — они увидели, как Чарлз П. Аллен, у которого они остановились, собственноручно чистит унитаз щеткой на длинной ручке… Это было последним ударом! Это и еще одно: у миссис Аллен не было прислуги, если не считать неряшливой нахалки, которая приходила на час по утрам.
Джунглевалов пригласил сам Аллен. Миссис же Аллен жизнь в Индостане научила остерегаться чересчур тесного общения с семьями местных жителей, поэтому она немного побаивалась.
Дети Алленов, Барбара и Питер, имели собственные семьи и жили тоже в Лондоне, но отдельно от родителей.
Миссис Аллен была совсем не той, какой Джунглевалы помнили ее по Лахору. Там она была женой крупного чиновника, томной и снисходительной дамой, тут — суетливой и задерганной домохозяйкой. Ее голубенькие глазки смотрели неуверенно, лицо приобрело нездоровую одутловатость, а нос как будто стал крупней. Волосы она завила и выкрасила, отчего они превратились в тусклый рыжий пух.
Дородность мистера Аллена тоже была не той, что прежде, а интригующие голые ляжки теперь, к прискорбию, были скрыты под брюками.
Аллены жили в Фенсбери-парке, в квадратном доме серого камня, стоявшем в ряду похожих домов. Жилье Алленов отличалось замысловатой, хитроумно спланированной этажностью, которую нигде, кроме Англии, не найдешь. Верхние этажи и чердачное помещение Аллены сдавали студентам, нижний этаж занимали сами, а Джунглевалам были отведены две комнаты, куда можно было попасть с площадки между первым и вторым этажом.
Хозяева были очаровательно гостеприимны. Гости были очарованы гостеприимством — кроме Джербану.
Джербану не могла простить Мэри Аллен того, что
Несчастная Мэри Аллен, вынужденная сидеть дома с Джербану, пока остальные развлекались в городе, сделалась главным объектом этого презрения. Джербану очень скоро почувствовала, что звать такое ничтожество «миссис Аллен» ниже ее достоинства, и перешла на «Мей-ри». Мистер Аллен превратился в «Чарли».
Аллен, Фаредун и Путли с утра до ночи ходили по лекциям, театрам, магазинам, по всяким интересным местам. Джербану не привыкла так много ходить, поэтому она лишь изредка участвовала в вечерних развлечениях. Днем же она торчала дома, изводя Мэри Аллен, встревая в ее дела и повсюду суя нос.
Утром она топала вниз по лестнице так, что ее шаги отдавались до самого чердака, и Мэри заранее обмирала. Джербану, переваливаясь, шла на кухню и совала ей в руки охапку грязного белья.
— Мей-ри. Мала-мала стирай!
Затем Джербану отправлялась в столовую, с пыхтеньем и треском подволакивала кресло к крохотному камину и кричала:
— Мей-ри! Стул!
Расположившись в самом удобном кресле и в самом теплом месте, Джербану прочно водружала ноги на скамеечку, поплотней закутывалась в шерстяные кофты и шарфы и отдавала очередное распоряжение:
— Мей-ри! Чай!
Когда все было съедено и выпито, раздавался крик:
— Финиш, унеси!
В редких случаях, если выглядывало солнце, распоряжение менялось:
— Мей-ри, солнце, солнце!
И Мэри выносила в садик стул для Джербану, а потом бежала за скамейкой ей под ноги.
Что-что, а подавать команды по-английски Джербану выучилась быстро, а ко времени отъезда из Англии ей даже удавалось составлять простые фразы.
Муж просил Мэри проявлять терпение в отношении старухи, и Мэри старалась изо всех сил. Сговорчивость, от природы свойственная ей, за годы жизни в Индостане превратилась в безразличие. К тому же она переняла навыки индостанского гостеприимства, порабощающего своей щедростью, и была готова всячески ублажать гостей.
Но Джербану было мало одного ублажения. Она желала быть хозяйкой, она требовала отчета.
— Сегодня почему не карри?
— Лук плохо резать!
— Мыть окей! Такой чашка не пью!
— Без перец не кушать!
Иные из ее замечаний отличались чисто индостанской бесцеремонностью и настырностью.
— Твоя красивый длинный платье нет? Этот платье противный нога видно.
— Почему не мыть? Твоя вода кусайся, да?
— Твоя сидит чай пить. Две минуты опять сидит чай пить. От этого зад толстый.