Огни чужой деревни

Ханин Саша

– Пойдем, Афанасич, прошвырнемся, – предложил Сергей Белов.

– Молодца, Серый, – обрадовался бригадир. – Так держать… Эй, барыга? Ты где там? Не свинтил еще?

Из темноты, на свет фар вышел Валера Борисенко. Одно ухо у него было заметно больше другого и казалось, что оно само собой светится тусклым лиловым светом. В глаза комбайнерам бывший звеньевой старался не смотреть.

– Ну-ка, неси живо банку с отравой, вредитель, – распорядился бригадир.

– Какую банку, товарищ бригадир? – деланно удивился Борисенко. – Была у меня где-то баночка с солидолом, щас пойду, поищу.

– Ну, поищи, – с угрозой сказал бригадир. – А я тебе этим солидолом потом всю рожу вымажу. Самогон тащи, скотина! Мне твоя отрава для дела нужна. В контакт иду вступать с инопланетной жизнью. Тут без пол-литры никак нельзя.

– А

мне на суде зачтется? – спросил Валера.

– Еще как зачтется, – пообещал бригадир.

Борисенко ушел назад во тьму, но скоро вернулся и принес бутылку с первачом. Бригадир отобрал у него бутылку и сунул в карман пиджака.

– Еще одна просьба, мужики. Стаканы одолжите, у кого есть.

– У меня нету, – честно признался Белов. – А ее так потребляю, из горла.

Один стакан нашелся у Шолохова, второй одолжил Нагибин.

– Спасибо, мужики, – сказал бригадир и спрятал стаканы в другой карман пиджака.

– Ну, Серый, пошли, что ли?

Белов молча кивнул и они вошли в пшеницу. Пройдя с десяток шагов, бригадир остановился и обернулся к оставшимся у дороги машинам и людям. Стоя, там, среди черных колосьев он долго вглядывался эти родные лица, силясь запомнить каждую черточку, словно прощался, словно уходил навсегда.

Игорь Сковорода, глядя на силуэт бригадира, подсвеченный мертвенным зеленоватым светом, не сдержался и заплакал.

– Не плачь, Игоряша, – сказал тогда бригадир и всем, кто остался возле машин, показалось, что его голос доносится до них издалека, будто бригадир ушел уже за пару верст.

– Не плач, Игоряша, – сказал бригадир. – Я скоро. Мы еще успеем все поле убрать до дождя.

Он резко отвернулся и зашагал по пшенице к стоящим вдалеке силуэтам НЛО.

Бригадир и Сергей Белов шли по пшеничному полю к кораблям пришельцев. Они вошли в светящийся туман, и свет поглотил их. Кругом не было видно не зги, как если бы они шли в кромешной тьме. Со всех сторон их окружало зеленоватое мертвенное сияние. Качались потревоженные шагами людей пшеничные колосья. И что-то тревожно и низко гудело вдалеке.

– Постой, – сказал хриплым голосом бригадир.

– Стою, – отозвался Белов.

– Давай жахнем! – предложил бригадир. – А то у меня чего-то поджилки трясутся.

– Можно, – согласился Белов.

Бригадир достал из кармана стаканы и сунул их в руки комбайнера.

– На, вон, держи, а я самогонки налью.

Бригадир вытащил из горлышка газетную затычку и налил в стаканы, где-то, ну примерно, на треть.

– Хорош, – сказал он, пряча бутылку в карман. – Ну, чтобы не болеть!

– И вам того же.

Выпили.

– Ядреная, – пожаловался Белов, – закусить бы.

Бригадир похлопал себя по карманам.

– А вот, – сказал он, показывая Сергею три пшеничных колоска.

Ловко потер колосья в ладонях, сдул труху.

– Держи!

Сергей протянул руку и бригадир насыпал ему пшеничных зернышек, а, что осталось, кинул себе в рот и стал старательно пережевывать.

– Как в детстве, – поделился мыслями бригадир.

Белов согласно кивнул.

– Слышь, Афанаcич, – спросил он немного погодя, – а может, еще махнем?

Было видно, что бригадир колеблется. Он снова достал из кармана бутылку и критически оценил объем алкоголя.

– Нет, Серый, – сказал он с сожалением. – Нам еще контакт устанавливать. Может не хватить. Давай-ка, лучше шевели помидорами, а то до утра провозимся.

– Ну, тогда ладно, – согласился Сергей Белов.

И они пошли дальше по пшеничному полю, к мерцающим силуэтам НЛО.

Год спустя. Пашка Осокин

Погожим осенним вечером, в первых числах сентября Пашка Осокин катит на стареньком желтом фольксвагене по федеральной трассе А 108. Сверившись с дорожным атласом, он проезжает насквозь поселок Новое Синьково – белые блочные дома, сельмаг, почта, дом культуры, техникум. На торцевой стене техникума выложена мозаика, символически изображающая трудовой подвиг колхозника, под стеной на постаменте стоит весело раскрашенный плуг. За зданием сельскохозяйственного техникума из-под земли, словно грибы, вырастают бревенчатые избы – резные растрескавшиеся наличники, двускатные крыши,

крытые, где рубероидом, где шифером, а кое-где дранкой. Палисадники забиты зеленью – сиренью, вишнями и майским деревом, а за палисадниками, за огородами, за кронами яблоневых деревьев сквозит рыжая от закатного солнца Яхромская пойма… А это, надо понимать, Старое Синьково, решает Пашка, снова сверившись с картой. Дорога идет под горку, его старенький «жук» громыхает по мосту через речку Варварку. За мостом, за обветшалой церковью с березкой на крыше Пашка Осокин сворачивает с трассы на проселочную дорогу и катит, поднимая пыль, по деревенским задам, мимо длинного прудика затянутого зеленой ряской, мимо кладбища в тоскливой ольховой роще, мимо Синьковской плотины. Песчаный пляжик на другом берегу горит в лучах садящегося солнца, как рыжий яичный желток из-под деревенской курицы-несушки… Пашка Осокин узнает эти места, где никогда прежде не был, он складывает из отдельных фотографий географию местности. И когда его верный «жук», тарахтя, заползает в горку, у Пашки уже не остается сил разматывать дальше дорогу. Он глушит мотор. Выходит из машины, и стоит, облокотившись о дверцу. Он смотрит по сторонам, не в силах еще поверить, что не спит, что нашел это место. Нагнувшись, Пашка зачерпывает с дороги пригоршню пыли, пыль прохладная и мягкая, как сметана. Пашка Осокин садится на обочину, смотрит из-под руки на пляжик, тихо смеется, кусает губы, утирает слезы со щек. Он забывается и сидит так, пока не начинает смеркаться. Озябнув, Пашка забирается в фольксваген и катит дальше, пока не доезжает до деревеньки. Паркуется на обочине. Смотрит в раздумье сквозь ветровое стекло. Быстро темнеет. На полях лежат сиреневые тени. За рядком тонких березовых стволов стоит большая изба, и в ее, убранных резными наличниками, окнах весело горят желтые огни. «Чайная» – читает Пашка облупившуюся вывеску. Распахивает дверцу, выбирается из своего маленького автомобильчика, потягивается, разминает ноги и идет, к этой самой чайной, чтобы выпить чаю с дороги.

Заходит. Ну, чайная, значит. Интерьер, скажем прямо, без излишеств, но колоритный. Длинные столы из оструганных досок застелены белыми скатертями с петухами. На столах ведерные медные самовары, тусклые, с помятыми боками. Чашки, блюдца, сушки с маком. Скамейки, протертые задницами колхозников и сельской интеллигенции до лакового блеска. Закопченные бревенчатые стены. Промеж бревен мохнатится пакля. Посетителей не густо – пара механизаторов из хлебоуборочной бригады «Василек», поселковый доктор, с бритым черепом, похожий на беглого нацистского преступника и медсестра Наташа, бледная незамужняя девица. Механизаторы пьют чай и ведут неспешную беседу.

– Как же мне всё осточертело, – жалуется Вовка Отрощенко. – Запью.

– Сдохнешь, – вразумляет его Игорь Сковорода. – У тебя ж панкреатит.

– А я тихохонько, по маленечко, – говорит Вовка, хватая себя пятерней за редкие волосы. – У-у-у-у! Сколько же славных летний деньков прошло в пустую! Сколько закатов наблюдал я со своего балкона со стаканом кефира в руке! К люлям такую жизнь!

Пауза. Игорь задумчиво пьет чай с прикуску. Отрощенко со злостью смотрит в сторону.

– А знаешь что, Вовчик, – говорит Сковорода, посветлев внезапно лицом, – давай на Савельевскую горку сходим! В березняке у костра посидим. Будем картошку в углях печь, как в детстве. Только пускай сперва осень в силу войдет, и лист на березе пожелтеет.

– Вот-вот, – оживляется Вовка, – и я про тоже! Пару банок возьмем и сала шматок. А как вмажем, пойдем в сельпо окна бить!

– А это еще зачем? – удивляется Игорь.

Пашка Осокин берет с посудного столика возле дверей чистую чашку и блюдце и садится за стол к механизаторам, прячась от Вовки за самоваром. К нему подходит чайная барышня Олеся Кукуева с заварным чайничком и ниткой баранок с маком. Когда Пашка смотрит на Олесю, он видит ее круглые коленки, смело выглядывающие из-под сарафана, но кроме коленок ничего разглядеть не может. Олеся хоть и невелика росточком, но вся состоит из округлостей и выпуклостей, она как неваляшка, как елочная игрушка в своем коротком сарафане и кокошнике с косой, и Пашкин взгляд никак не может на ней удержаться и то и дело соскальзывает куда-то в сторону. Едва не окосев, Пашка бросает попытки разглядеть Олесю и обращается непосредственно к сидящей на заварочном чайнике румяной кукле,