Огонь в океане
Шрифт:
Я сделал предостерегающий жест. Товарищи спрятались в кустах. Сам же ползком пробрался к забору и, не замеченный извозчиком, крепко-накрепко обмотал проволокой обе задние рессоры.
У колоды, из которой крестьяне и извозчики поили коней, стояла длинная очередь. Был праздничный день, и прошло много времени, пока подошел черед Чхонии поить лошадей. Он взобрался на козлы и взялся за вожжи. Лошади дернули, но тут же остановились. Раздосадованный Чхония сердито взмахнул кнутом, и сыромятный ремень со свистом хлестнул по застоявшимся коням. Удар заставил лошадей рвануться
Это было ни с чем не сравнимое зрелище. Осыпающий нас проклятиями извозчик, вставшие на дыбы лошади, забор, опрокинувшийся на экипаж и подмявший его, звон стекол разбитого фонаря и мы, отплясывающие на шоссе какой-то дикий танец...
В тот же вечер Николай Николаевич вместе с Чхонией пришел в столовую. Мы сидели за чаем.
— Встать! — скомандовал дежурный.
Мы встали.
— Кто? — спросил директор и протер стеклышки своего золотого пенсне.
Чхония мрачно поглядел на кажущиеся совершенно одинаковыми лица школьников, с минуту подумал и вдруг ткнул узловатым пальцем в ни в чем не повинного ученика.
Мне стало стыдно. Не раздумывая, я вышел вперед и громко сказал:
— Это я сделал, Николай Николаевич, а не он. Честное слово! — поклялся я, боясь, что мне не поверят.
— Опять сван напроказил, — недовольно уставился на меня директор. — Ну куда это годится!..
— Зачем сван? — удивился Чхония. — Неужели этот разбойник — сван? Ну, теперь я все понимаю...
На шишковатом лице извозчика мелькнула тень испуга: дурная слава сванов давно дошла до него.
— Я вас очень прошу, батоно, — торопливо обратился он к директору, — совсем забывать, что на него жаловался.
— Нет, почему же? — запротестовал Николай Николаевич. — За такие шалости мы всегда наказываем:
— Ты будешь наказывать, а он меня резать будет, — обиженно сказал извозчик. — Большое спасибо!..
Он был настолько расстроен, что вышел, даже не попрощавшись с директором.
Николай Николаевич произнес длинную речь, из которой следовало, что если я не исправлюсь, то меня выгонят из интерната. Я молча выслушал не очень приятное сообщение о том, что снова на две недели лишаюсь отпуска в город...
— Вы все помните этот случай, — продолжал Юрий свое выступление, — дважды его разбирали на пионерском собрании и...
— Это было давно, с тех пор за Иосселиани замечаний нет! — с ноткой возмущения в голосе крикнул с места обычно выдержанный Коля Кемулария, поддержанный возгласами одобрения нескольких товарищей.
— Тише, товарищи! — вмешался председатель. — Каждому будет дано слово!
— Хорошо! Пусть это было давно! — продолжал Погостинский. — А сегодня почему Иосселиани выгнали из класса? Он нам об этом ничего не рассказал. И Пилия, которая учится в том же классе, могла бы об этом рассказать.
Если реплика Коли меня несколько ободрила, то упоминание о том, что меня только сегодня выгнали из класса, снова омрачило и свело на нет все мои надежды. Лица всех сразу как-то
— Думаю, о сегодняшнем случае надо предложить Иосселиани рассказать собранию. Предложение мое: пока, до полного исправления, Иосселиани отказать в приеме в комсомол, — закончил выступление Юрий.
— Что у тебя было сегодня? — несколько снисходительно и сочувственным тоном обратился ко мне председатель. — Расскажешь нам?
Я встал и приготовился идти к столу президиума, усиленно перебирая в голове все возможные варианты изложения случая на уроке математики.
— Разрешите, я расскажу, товарищ председатель! — встал с места Всеволод Павлович. — Я знаю все.
— Пожалуйста, просим, Всеволод Павлович! — Председатель, казалось, обрадовался и с большим удовольствием дал слово вместо меня преподавателю.
— Думаю, что не все здесь правы, — начал преподаватель, тщательно протирая стекла своих очков, — Иосселиани хороший ученик. Да, его так и надо считать, молодые люди. Вспомните, кем он пришел. Вы меня извините, я не комсомолец, беспартийный человек, и, может быть, не так выражаюсь, но он был дикарь. А теперь? А теперь он... ну, можно сказать, культурный ученик. А трудолюбие? Позавидовать надо даже тебе, Погостинский! Мне не нравится, как ты говорил. Нет, не нравится! Вспомнил старое и не к месту. А сегодня я удалил Иосселиани из класса... ошибочно. Не надо было его удалять. Он мне рассказал причину, и я ее признаю уважительной, а собрание, думаю, об этом может и не знать. Будем уважать самолюбие ученика.
После речи Всеволода Павловича мое настроение изменилось.
— У Иосселиани много недостатков, но их легче и сподручнее устранять в комсомоле, — говорил в своем выступлении Ипполит Погава. — Я за ним слежу все время, он из тех, кто активно устраняет свои недостатки. Это самое главное. Он трудолюбив и очень активный.
— Активен даже слишком, — бросил кто-то реплику, вызвавшую общий смех.
После Ипполита выступило еще несколько человек. Все они указывали на мои недостатки, но сходились на том, что меня надо принять в комсомол. Вопрос был поставлен на голосование. Я был принят единогласно. Даже Погостинский в конце концов голосовал за прием.
Не помню, как я вышел из зала. Меня все поздравляли и от души желали успехов. Одними из первых пришли меня поздравить Сеит и Бидзина, который раньше всех изучил когда-то казавшийся ему непосильно тяжелым абхазский язык и нарочно говорил со мной только на нем.
В училище
Поезд подходил к Ленинграду, но нам все еще не верилось, что скоро мы своими глазами увидим этот город. Смольный, Зимний дворец, крейсер «Аврора»... Все это было знакомо по книгам. И вот теперь мы, посланцы комсомола, подъезжаем к этому овеянному славой городу.