Огонь войны (Повести)
Шрифт:
— Ладно, не придирайся к словам. Конечно, я имел в виду фашистов.
— Не считал…
Хайдар нагнулся, сказал доверительно:
— Напрасно. Может пригодиться. Мне тут наши ребята рассказывали, что ты уже успел подпортить свою биографию…
— То есть как это?
— Ну, ну, не смотри на меня так. Был в плену?
— Так я же… — от возмущения у Генджи сорвался голос.
— Не кипятись, — Хайдар посмотрел на него с обидным сочувствием. — Я же объяснял тебе, что такое анкета. Там, — он многозначительно поднял палец, — не будут разбираться, кто ты, да что ты, просто
— Да что я — враг народа, что ли? Я же не сам, в бою оглушило меня…
Хайдар усмехнулся:
— И туго же до тебя доходит… Я ж говорю: только «да» или «нет». Понял? Без всяких комментариев.
— Так я же сбежал, к своим вернулся, — возмутился Генджи. — Одну только ночь…
— «Темная ночь», — пропел Хайдар и сразу же нахмурился. — За одну ночь, знаешь, что сделать можно? Докажи, что ты не дал там подписку.
У Генджи сжались кулаки.
Хайдар обнял его за плечи, заглянул в глаза:
— Ну чего ты… Я же тебе добра желаю, по-дружески. Как-никак старше тебя, кое в чем разбираюсь лучше. Я-то верю тебе, а вот другие… Так что не сердись.
Генджи вызвали в штаб. Командование представляло его к награде, и надо было заполнить анкету.
Ручка дрожала в его пальцах. Он вдруг вспомнил, что именно такая же, тонкая ручка была у фашистского офицера.
Фамилия… имя… год рождения… социальное происхождение. Нетвердой рукой выводит он ответ за ответом. И кажется ему, что Хайдар стоит за спиной и усмехается недобро, обнажая свои желтые зубы.
Он проснулся, когда еще только рассветало, и почувствовал щекочащий ноздри запах дыма. Наверное, это и разбудило его.
— Ага, проснулся, — равнодушно сказал Хайдар. — Заполнил анкетку?
До чего же неприятный человек, этот Хайдар. Он просто не может не делать людям зла.
Генджи сел, протер глаза, потянулся, хрустнув суставами, и стал смотреть, как Хайдар раздувает огонь под котелком. Вокруг валялись перья. «Что это он варит» — подумал Генджи и вдруг догадался: голубей!
Он вскочил, сжал кулаки.
— Ты что делаешь? — голос его прозвучал слишком громко в предутренней тишине.
Хайдар отпрянул, испуганно взмахнул руками.
— Тише ты, раскричался… Не видишь — завтрак готовлю. Попробуешь — пальчики оближешь.
— Да ты… ты… — Генджи от возмущения не находил слов. — Ты — негодяй! Вор!
Хайдар уже успокоился, снова присел у костра. Сказал:
— Хватит громких слов. Подумаешь, пара жалких голубей… Из-за этого такой шум.
— Да ты позоришь имя солдата! — крикнул Генджи. — Чтобы набить только брюхо, ты готов на любое… на любую подлость!
Внизу текла речка. Отсюда, с холма, было видно, какая в ней чистая прозрачная вода, и слышно, как журчит она, негромко и ровно. В соседнем лесу заливались соловьи. Небо над головой было синим, и белые легкие облака на нем висели неподвижно, пронизанные солнцем. Солнечные лучи согревали землю, и она пахла дурманно,
Генджи лежал в траве возле только что вырытого им окопа и радовался журчанию речки, пению соловьев, голубизне неба и солнцу, такому щедрому в этот осенний день. Ему было хорошо еще и оттого, что сегодня утром командир батальона, обходя позиции, задержался возле него и сказал: «Представление утверждено, товарищ Сейранов. Скоро вы приколете к гимнастерке свой первый орден «Слава» третьей степени. Поздравляю».
В нескольких шагах от него все еще углублял свой окоп Хайдар. Пот катился по его лицу, застилал глаза, и он время от времени утирал рукавом гимнастерки. Иногда, распрямляя ноющую спину, он поглядывал на Генджи, и злость закипала в нем. «Лежит, на солнышке греется… И, наверное, об ордене думает. Сопляк, а добился своего. Теперь зазнается. Как же, герои… А всего-то и дела — железка о пяти концах. Слава… Подумаешь! Пуля, она не будет разбирать, где герои, где не герой».
И он с новым ожесточением продолжал рыть свой окоп.
«Каждый за своим счастьем гонится, — рассуждал он. — А в чем оно, счастье? Никто не знает… Этому вон посулили орден — уже на седьмом небе. Дуракам, им немного надо — в президиуме на собрании посидеть, медальку получить, начальству руку пожать. Дурачье! Это же все — обман, пыль в глаза. Жизни не знает, вот и… А мне бы только эту заваруху пережить. Уж я тогда не растеряюсь».
Ему показалось, что кто-то стоит над ним, он вздрогнул и боязливо распрямился. Никого не было. Да и кому дано читать чужие мысли?..
Брод охраняли трое. Старшим был сержант Федотов.
Прощаясь с ними, лейтенант Сатыбалдыев сказал:
— Пойдут здесь немцы или нет — неизвестно. Но если пойдут — ваша задача остановить их, не пустить в лес.
Он уехал, а трое остались на холме и стали готовить оборону.
Вокруг стояла такая тишина, что не верилось в близость войны. Но и Федотов, и Генджи, и Хайдар знали, что большая танковая колонна немцев, прорвав фронт, вклинилась в расположение наших войск, стала нападать на попадавшие на пути разрозненные части. В конце концов ее остановила наша артиллерия, и уцелевшие танки, отчаянно сопротивляясь, повернули обратно.
Танк сначала двигался по тому берегу, потом развернулся, остановился на секунду и, взревев мотором, вошел в реку. Почему-то немецкие танкисты не повели машину через явно видный брод, у которого сохранились по берегам следы колес, а переправились в стороне. Подминая гусеницами легкий кустарник, танк мчался к лесу. За ним на траве оставался мокрый след.
Сжимая рукой противотанковую гранату, Генджи выскочил из окопа и побежал ему наперерез. Но сержант опередил его. Генджи увидел, как метнулся из-под танка багрово-черный столб взрыва и упал, осыпаемый комьями земли. «Готов один», — подумал он, но, открыв глаза, увидел, что танк продолжает идти и разворачивает на ходу башню в их сторону. И в это время под гусеницу полетела вторая граната. Грянул еще один взрыв. Черная лента гусеницы поползла с катков, складываясь горкой. Но танк был еще жив.