Огонь
Шрифт:
Но мысли о мести не вдохновляют Ванессу. Зато вспоминаются тапочки, которые так и остались валяться у Вилле под кроватью.
Ванесса не хочет оставлять у Вилле свои тапочки. И свой любимый блеск для губ. Может, купить новый блеск? Или попросить его занести тот? Нет, уж лучше купить новый. Только бы не встречаться с Вилле. Ванесса не хочет с ним больше никогда встречаться. А вдруг такой блеск для губ больше нигде не продается и этот единственный во всем мире тюбик лежит дома у мерзкого подонка Вилле, а Ванесса не может получить его обратно.
Слезы подкатили
— Несса, будешь омлет?
Ванесса обернулась — в дверь заглядывала мама.
— Ой, девочка моя… — Мама осеклась, увидев лицо Ванессы.
Лужица в пустыне переливалась через край, превратившись в океан соленой воды.
Мама вошла и закрыла за собой дверь. Она так и стояла, протянув руку к Ванессе, словно хотела ее погладить, но не решалась.
— Что у тебя случилось?
И тут, наплевав на свою гордость и на то, что она дает маме повод произнести свое знаменитое «а что я тебе говорила», Ванесса все ей рассказала. Время от времени ей приходилось останавливаться, чтобы набраться сил и воздуха для дальнейшего рассказа.
Мама обняла ее. И не выпускала долго-долго, а Ванесса зарылась лицом в мамин халат и тоже обняла ее.
— Маленькая моя, — говорила мама. — Маленькая моя.
— Я не хотела тебе ничего говорить, потому что ты ведь и так Вилле не любишь, — всхлипывала Ванесса.
Мама гладила ее по волосам.
— Девочка моя, — сказала мама, и голос у нее был такой, будто она и сама вот-вот заплачет. — Ты же знаешь, мне можно все рассказать.
Ванесса подумала про Никке и женщину в полицейской машине. Сейчас был подходящий момент, чтобы о них рассказать. Но тогда Ванесса и мама поменяются ролями. И утешать уже придется Ванессе. И Ванесса промолчала. Возможно, это было эгоистично, но она чувствовала себя маленькой и испуганной и ей хотелось, чтобы мама была мамой.
При ярком свете лампы в ванной Мину посмотрела на свои руки и констатировала, что под ногтями до сих пор черно. Как она их ни терла щеткой, отчистить грязь до конца не удалось.
И как Мину ни старалась, она не могла до конца понять все происшедшее ночью.
Открыв кран и выдавив жидкое мыло на щетку, она снова начала тереть руки.
Ночью ей снились сны про Николауса и Матильду.
Прошлая Избранница вдруг стала для Мину реальным человеком, а не просто мистическим существом, которое навещало их в снах и говорило с ними через Иду.
А еще Мину поняла, что Матильда была ужасно одинока. В пятнадцать-шестнадцать лет на нее свалилась ответственность за весь мир. Сейчас Избранниц по крайней мере пятеро и они могут помогать друг другу.
В голове Мину крутились слова «охота на ведьм». Старинные гравюры из учебника вдруг ожили и стали историей конкретных людей. Это действительно было. Здесь. В Энгельсфорсе.
Мину до сих пор помнит, как проснулась с запахом дыма в волосах. Во сне она была в темнице вместе с Матильдой. Ехала с ней в повозке, связанная по рукам и ногам. Была вместе с ней осуждена на смерть.
Сожжена
Руки болели после ночной работы, но Мину с ожесточением терла ногти щеткой. Пальцы покраснели, однако грязь из-под ногтей так и не вымывалась.
Ночью они получили ответы на многие вопросы, но количество новых вопросов выросло.
Что случилось в ту ночь, когда Матильда лишилась своих магических сил? Почему в этот раз появилось семь Избранных вместо одного? Знала ли Матильда, что так будет? Не поэтому ли она сделала то, что сделала? Ноша, которую она несла, была слишком тяжела для одного человека. Но почему Избранных в этот раз семеро, если магических элементов шесть?
Мина терла и терла руки щеткой.
Матильда умерла, не успев остановить апокалипсис. Почему же демоны тогда не захватили мир? Почему битва была перенесена в будущее? И если их теперь осталось только пятеро, имеют ли они шанс победить?
Мину не могла избавиться от чувства, что Николаус что-то скрывает.
Выйдя в коридор, Мину наткнулась на маму. Мама была в старом красном халате, который носила с незапамятных времен.
— Через пару недель приезжает Бахар. Возможно, с ней будут Ширин и Дарья, — радостно объявила мама.
Мину эта новость не очень обрадовала. Она, конечно, любит тетю и сестер, но их присутствие бывает ужасно утомительно. А ей сейчас и так переживаний хватает.
— А разве Дарья не в Лондоне?
— Нет, она дома, работает практикантом в каком-то рекламном бюро. Но Бахар надеется, что весной она поступит в юридический. Или медицинский. Или станет Генеральным секретарем ООН.
Мама закатила глаза к потолку. Мину рассмеялась. У Бахар и ее мужа Реза всегда были наполеоновские планы в отношении дочерей.
— Собирайся, а то в школу опоздаешь, — сказала мама и скрылась в спальне.
Мину спускается по лестнице, берет рюкзак и выходит на улицу. Солнце бьет прямо в глаза, и, только надев темные очки, Мину замечает стоящую на тротуаре рядом с домом Анну-Карин.
— Привет, — говорит она Мину, и они вместе идут по направлению к школе. На Анне-Карин черная широкая футболка и, несмотря на жару, на поясе завязана толстовка, как будто надвигается неожиданное похолодание. На ногах — кроссовки. Как ей только не жарко! Даже Мину ходит в сандалиях, хотя обычно стесняется выставлять свои гигантские лапищи напоказ.
— Тебе удалось поспать?
— Не очень.
За распущенными волосами не видно лица Анны-Карин, но Мину чувствует: ее что-то беспокоит.
— Я думала про Совет… В прошлом году директриса сказала, они начали расследовать мои нарушения…
Она замолкает. И Мину вдруг понимает: история, рассказанная Николаусом, напугала Анну-Карин.
Мину хочет сказать, что теперь людей на костре не сжигают, но тут ей вспоминается то, что члены Совета сделали с директрисой.
— Это было в семнадцатом веке, — все же говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно убедительнее. — К тому же мы уже почти год ничего не слышали ни про какое расследование.