Оговор
Шрифт:
Наконец пришла и его очередь. Как и ожидал Георгий, зал оказался переполненным. Так и должно быть, когда на сцене появляется новая звезда. Правда, речь идет об убийстве… Может, кого-то именно это и привлекает.
Георгий осмотрелся: в третьем ряду сидела Роза, слегка побледневшая, но непроницаемая. Возле нее устроились две тетки. Старые девы, забыв о приличиях, смотрели торжественно и злорадно. Стаменов сел на адвокатское место и снова обвел взглядом зал. Ему очень хотелось знать, пришел ли один из главных действующих лиц этой тяжкой драмы — юрист Генов. Но как узнать об этом? Может быть, снова
— Ты готов? — спросил он.
Георгий молча кивнул.
— Тебя что-нибудь беспокоит?
После минутного молчания Стаменов неохотно ответил:
— Пока меня беспокоит только Радев. Не знаю, что он выкинет перед судом. Вдруг вернется на свои первоначальные позиции?
— Какие позиции?
— Станет утверждать, что это он убил жену. Представляешь, как он осложнит мне защиту? Я подготовился целиком оправдать его.
Теперь задумался Старик.
— Да, плохо. Но отступать тебе уже поздно. Придется до конца отстаивать то…
И поскольку молодой человек вопросительно посмотрел на него, шутливо добавил:
— То, чему мы поклялись служить… Я имею в виду…
Он не договорил — через боковую дверь ввели подсудимого. Стаменов впился в него взглядом. Он не мог из признать, что о своей внешности Радев позаботился, хотя и без особого старания. Но все же он был тщательно выбрит, одежда — выглажена, на нем была совсем чистая, правда, слегка помятая, рубашка. Переступив через порог, он в нерешительности остановился. Переполненный зал, видимо, смутил его, кровь стала медленно приливать к лицу. Он кого-то искал взглядом, наверное, свою дочь. Милиционер подтолкнул его и что-то шепнул. Радев подошел к первому ряду и сел на скамью. Лицо у него помрачнело.
Вскоре вошли члены суда. Стаменов знал только председателя: его считали выдержанным, разумным и осторожным судьей. И адвокаты, особенно молодые, работая с ним, чувствовали себя увереннее. Люди в зале встали, председатель кивнул, и все снова сели. Заседание началось.
Сначала выкрикнули имя подсудимого. Радев поднялся. Теперь он выглядел совершенно спокойным. На вопросы отвечал тихо, но четко и ясно. После установления личности подсудимого председатель дал ход делу. Обвинительный акт был слишком лаконичным для такого тяжкого преступления, а заключение — так категорично, что казалось, это судебное разбирательство — лишь досадная формальность. Стаменов не слушал. Ему хотелось встретиться взглядом со своим подзащитным, но Радев сидел с опущенной головой.
Председатель закончил. Наступил решительный момент. Стаменов затаил дух.
— Обвиняемый, вы получили копию обвинительного акта?
— Да, — тихо ответил Радев.
— Вы понимаете, в чем вас обвиняет прокурор?
— Да.
— Вы признаете себя виновным?
Радев мучительно сглотнул.
— Нет, не признаю! — ответил он. — Я не убивал своей жены!
Председателя, видимо, не особенно удивил этот неожиданный ответ. Только лицо у него нахмурилось.
— Во время следствия вы сделали
— Нет, нет! Товарищи были исключительно внимательны.
— Тогда в чем же дело?
— Я был в отчаянии, товарищ судья, потрясен смертью жены.
— Говорите громче! — сказал председатель и повернулся к секретарю. — Он был потрясен смертью жены. Дальше?
— Мне было безразлично, что со мной станет. Я хотел уйти из жизни вместе с ней.
Стаменов уже слышал это объяснение. В пустой канцелярии тюрьмы его еще как-то можно было принять. Но сейчас оно прозвучало не слишком убедительно. Стаменов почувствовал это по гулу возмущения, пронесшемуся в зале.
— Нахал! — послышался ясный женский голос.
Это не выдержала старшая из старых дев. Председатель нахмурился.
— Тихо! — сказал он. Потом добавил: — Ваше объяснение кажется мне совершенно неправдоподобным. Я бы еще понял, если бы против вас были выдвинуты доказательства, которым вы не могли бы дать разумное объяснение. Оказались бы не в силах сопротивляться. Но в том-то и дело, что почти все доказательства дали следствию вы сами.
— Я уже сказал, товарищ судья. Мне не хотелось жить…
— И вы решили уйти из жизни? Вас не останавливало даже то, что вы были бы навсегда опозорены в глазах окружающих и — в первую очередь — своих близких?
Радев тяжело вздохнул, потом сказал:
— Тогда я не мог трезво оценивать свои поступки. Смерть жены сломила меня окончательно. Но в тюрьме я понял, что совершил ужасную ошибку. И что опозорил своих детей. Именно поэтому я решил сказать правду.
Стаменов чувствовал, что зал притих, что Радева слушают со все большим доверием. Только лицо судьи оставалось пока еще замкнутым и неприступным.
— А вам не приходило в голову, что своим ложным самопризнанием вы подводите следствие? И даже возможность скрыться истинному преступнику?
— Отчаявшийся человек не думает ни о возмездии, ни о справедливости. Отчаявшийся человек видит только свое горе.
Не столько сами слова, сколько интонация, с которой Радев произнес их, были исполнены глубокой искренности, Впервые председатель внимательно посмотрел на подсудимого. Казалось, он только сейчас разглядел его и теперь изучает.
— А вам не кажется странным, что данные вами объяснения звучат не убедительно? Только тот, кто непосредственно находился на месте преступления во время совершения убийства, мог дать такие точные сведения и объяснения.
— Я и находился, товарищ судья.
— Во время убийства?
— Нет, во время осмотра места преступления. Я слышал все, о чем говорили товарищи из милиции… И потом лишь повторил им то, что слышал от них.
Стаменов облегченно вздохнул. Очевидно, Радев благополучно преодолел самую коварную часть трясины. Дальше, наверно, все будет гораздо проще. Председатель снова вернулся к обстоятельствам дела, указанным в обвинительном акте. Его тоже заинтересовал кухонный нож, которым было совершено убийство, — он явно счел его самым веским из всех вещественных доказательств. Естественно, Радев не смог толково ответить. Но в то же время ни один из его ответов нельзя было ни опровергнуть, ни отбросить.