Ограбление по-беларуски

Липень Пилип

Долго блуждать в поисках не пришлось, возле первой же двери, распахнутой настежь, Лявон прочёл надпись «Академия Наук». Академия наук выглядела скромно: небольшая комната с книжными стеллажами вдоль боковых стен, а напротив двери — широкое раскрытое окно и письменный стол, стоящий к нему боком. За столом, низко нагнувшись, сидел человек в очках и в светлой рубашке с короткими рукавами, он что-то ел ложкой из глубокой керамической миски. Появление Лявона он не заметил — к шуму ветра добавлялось громко включённое радио, поющее мужским голосом

романсы.

— Добрый день! — поздоровался Лявон.

Академик не слышал и продолжал есть, не слишком быстро, но сосредоточенно. Судя по белому цвету, в миске было что-то молочное, суп или каша. Лявон сделал ещё несколько шагов вперёд и повторил приветствие. Человек вздрогнул и повернулся к нему. Он оказался значительно более молодым, чем ожидал Лявон, лет тридцати пяти, с хрупкими чертами лица и мягким взглядом сквозь тонкие прямоугольные очки.

— Вам что? — спросил он строго, одновременно накрывая миску большой тетрадью и доставая из заднего кармана брюк платок, чтобы утереть рот.

— Я… в общем-то, без особого дела. Хотел пообщаться с кем-нибудь из академиков, у меня много вопросов накопилось, — Лявону пришлось напрячь голос, чтобы его слова не погасли в сквозняке и романсах. — Извините, что я не вовремя, но вахтёр сказал мне, что можно…

— Можно-можно, отчего же нет! Вы не смущайтесь, я просто устроил себе небольшой перерыв на ужин, — человек приветливо улыбнулся, встал, обнаружив свой невысокий рост, и подошёл к нему, протягивая руку. — Меня зовут Пятрусь! Как вы сказали? Лявон? Очень приятно. Какие у вас вопросы? Вас министр сюда прислал?

— Нет, я сам пришёл, — Лявон, чувствуя себя глупо, смутился и втянул сопли, этот звук как раз пришёлся на паузу в романсе и прозвучал неожиданно громко. — Наверное, основной мой вопрос — существуют ли женщины на самом деле, и если да, то в чём их отличие от мужчин? То есть это уже два вопроса получается.

— Ах вот оно что! Простудились! — улыбка Пятруся из приветливой растянулась в совершенно счастливую. — Прекрасно! Вы — мой первый простуженный гость. Уникальное явление! Очень рад вам! Какая удача!

Лявон растерянно слушал восторги Пятруся, глядя на его тонкие тёмные волосы, трепетавшие на сквозняке. Его беспокоило сомнение — не следует ли ему тактично удалиться, позволив академику спокойно поесть.

— Здесь, знаете ли, так мало людей бывает, что постепенно не только забываешь правила вежливости, но даже теряешь навык простой разговорной речи. Министр уж давно обещал прислать мне человека для помощи в опытах, и всё никак. С вахтёра нашего что взять? Безответное существо… Очень рад вам! Давно ли хвораете? Неофиты, знаете ли, ново-простуженные, идут обычно у власти правду искать, а библиотекой или Академией наук никому и в голову не приходит поинтересоваться. А песни вы ещё не слушали? Нет?

Пятрусь говорил, подняв голову и внимательно заглядывая Лявону в глаза. Несколько секунд спустя он извинился, отвернулся и чихнул в платочек, тонко и смешно.

— Знаете

ли, поддерживать простуду не так уж и просто. Вы заметили?

— Кстати, хотел ещё вас спросить, нельзя ли от простуды умереть? — взволнованно перебил Лявон, вспомнив о своих недавних страхах. — Если уж слишком её запустить? Как удержать её на грани необратимых процессов?

— Да что вы! — Пятрусь взмахнул руками и засмеялся. — Об этом можете не волноваться.

— Но ведь если…

— Давайте-ка присядем, — предложил Пятрусь. — Я вас постараюсь сейчас ввести в курс дела. Вот сюда садитесь.

Пятрусь вернулся на своё место за столом, а Лявона усадил напротив, как раз рядом с распахнутым окном. Из окна так сильно дуло, что у Лявона заслезились глаза, и ему пришлось отвернуться, даже не успев рассмотреть открывающийся вид. Он поставил локоть на подоконник и прикрыл лицо ладонью. «Белеет парус одинокий…» — грустный мужской голос начал следующий романс. Лявон заметил, что звук доносился из бордового пластмассового репродуктора, стоящего на одной из полок книжного шкафа, прямо за спиной у Пятруся.

— Пятрусь, можно сделать музыку потише? Я вас плохо слышу из-за неё, — попросил он, почти крича.

Пятрусь повернулся и дотронулся до ручки на репродукторе, уменьшив звук, но совсем ненамного. «Вот меломан», — подумал Лявон.

— Итак, о женщинах. Во-первых, — начал Пятрусь, — ваша догадка совершенно справедлива: никаких женщин в действительности не существует. Это не более чем симулякр, искусно и тонко продуманный, глубоко укоренённый в сознании людей.

— Симулякр?

— Проще говоря — выдумка. То, что детально и реалистично описано, но на самом деле не существует.

— Объявлять сложную проблему несуществующей — разве это не позорная капитуляция? — поморщился Лявон. — Задавшись целью, можно выбрать любой предмет и доказать, что он не существует. Мы проходили софизмы в университете, так что я в курсе. Но сейчас меня не интересуют теории, мне нужна реальность. И не говорите мне, что реальности нет! Я, например, на днях видел совершенно реальную женщину, могу и вас к ней свести, чтоб не сомневались. Похоже, я неправильно сформулировал свой вопрос. Попробую ещё раз: существует ли женщина как нечто в корне отличающееся от мужчин? Или «мужчина» и «женщина» — это только состояния человека, в которые можно произвольно переходить?

— Позвольте, Лявон, вы сказали, что видели женщину? Я не ослышался? — лицо Пятруся приняло внимательно-весёлое выражение, как будто Лявон собирался рассказать анекдот, а он не желал пропустить ни слова.

— Да, именно!

И Лявон, хмурясь от неподобающе радостного вида Пятруся, стал подробно описывать свой поход к старушке. Пятрусь слушал, живо поддакивая, кивая, и в увлечении двигая туда-сюда тарелку с молочным супом. Заметив это, Лявон прервался:

— Пятрусь, право же, покушайте! Хотите, я подожду снаружи, чтобы вас не смущать?