Ограбление по-беларуски
Шрифт:
Лявон даже сейчас помнил о карте своих следов: он выяснил у Рыгора, нет ли к банку другой дороги, кроме проспекта Дзержинского, и, узнав, что можно пройти по Железнодорожной улице, настоял, чтобы они двинулись именно по ней. Рыгор пожал плечами и сказал, что по времени вряд ли получится много выиграть, то на то и выйдет. Отряхиваясь и потягиваясь, они вышли из парка. Сворачивать с проспекта и избегать столкновения со спецназовцем Рыгор наотрез отказался, приводя такие аргументы, как «все люди — братья», «добро побеждает зло», «на безоружного у него рука не поднимется».
— Ты ж говоришь, что мы бессмертны? Значит, он меня не сможет застрелить. Логично? Вот и разобью ему всю харю!
И Рыгор, попросив Лявона немного подождать, заскочил в гастроном «Центральный». «Надо бы почаще петь, раз в час, как Пятрусь советовал. А то он какой-то злой становится», — думал Лявон, присев на выступ фундамента и глядя на небо над домами. Хотелось пить, и он вспомнил слова священника о том, что человек не имеет никаких потребностей. «Интересно, сколько я продержусь без питья? Хотя зачем далеко ходить — для начала можно проверить, нужен ли мне воздух!» Лявон задержал дыхание, но тут появился Рыгор с двумя пакетами, набитыми пивом, чипсами и копчёным сыром. Взглянув на Лявона, он вдруг расхохотался.
— И долго ты собираешься его носить? Нет, нет, не снимай! Тебе очень идёт!
Но Лявон уже стягивал сарафан, забыв о дыхании. Туго свернув его и сунув в рюкзак, он сказал, что терять время не стоит, надо идти. Рыгор кивнул и достал из пакета запотевшую бутылку «Сябра». По пути он долго и методично насыщался, с видом серьёзным и сосредоточенным. Лявон поглядывал на него, ожидая удобного момента для музыкального перерыва. Наконец, миновав площадь Независимости и остановившись на мосту через железную дорогу, они ещё раз спели «Несказанное, синее, нежное», и потом Лявон спросил:
— Вот скажи мне, неужели тебе никогда раньше не случалось слушать Шуберта или Сильвестрова? Ты же столько музыки переслушал?
— С Сильвестровым точно не знаком. А Шуберт — ну что Шуберт? Симфонии да, а остальное как-то жидковато для меня, размах не тот. Другое дело — Бетховен, например. Тем более, для всех этих прозрений песни нужны, а я в основном симфоническое слушал.
— А тата?
— Тата? Тата — чудо-человек, его кроме барокко ничем не проймёшь. Такие песни он ни за что слушать не станет. Вот канцоны — это он любит. Или кантаты.
Дальше они шагали молча, каждый в себе. Лявон, напевая есенинский стих, смотрел куда-то вверх и улыбался. Рыгор думал об автобусах, пытаясь понять, сможет ли он водить машину. Он поднял перед собой кулаки, сжав воображаемый руль, опустил правую руку на рычаг коробки передач. А внизу, под ногами, педали. «Вроде смогу…»
— Смотри! Точно стоят! — воскликнул Лявон, когда они приблизились к банку.
Под мостом, за металлическим забором, явственно виднелись жёлтые автобусики с зелёными полосами на боках. Рыгор развёл руками, как бы говоря: неужели ты мне не верил?
— Послушай… Может, на машине за город прокатимся? — сообразил Лявон и от такой хорошей мысли даже ускорил шаг.
— Да мы куда захочешь прокатимся! Только не спеши. Давай сначала разберёмся с этим мудачком директором, — сказал Рыгор, придерживая Лявона за рукав. — А то он
— Ну ладно… Но только условимся его не бить, — при мысли о грубости и насилии Лявон поморщился.
— Бить? Это ещё зачем? Дедовские методы! Я не глупее тебя. Уже научился, как с народом управляться, — Рыгор взглянул на Лявона с заговорщицким видом и добавил: — Мудачок.
Слово насмешило Лявона, и он фыркнул. Рыгор тоже фыркнул, и, как это порой бывает, беспричинный смех вдруг целиком овладел ими. Хохоча, они взглядывали друг на друга, заражаясь весельем всё больше и больше, а потом, не сговариваясь, побежали вниз по лестнице, под мостик, к уже знакомому Операционному залу. С хохотом домчались до входа, и Рыгор, на шаг опередив Лявона, с размаху хлопнул ладонью по двери, фиксируя свою победу. Тяжело дыша, они ввалились внутрь и затихли, сделав друг другу большие глаза и приложив указательные пальцы к губам.
Со дня ограбления там мало что изменилось — исковерканные выстрелами кассовые стойки, разбитые стёкла, глубокие следы от пуль на стенах. Только с пола были убраны щепки и осколки, его подмели и чисто вымыли. Рыгор обошёл стойку и, посмеиваясь, на цыпочках направился к служебному коридору. Лявон, следуя за ним, по пути остановился и заглянул в ту кабинку, в которой они прошлый раз застали директора. На столе стоял канцелярский набор с карандашами и скрепками, несколько горшочков с кактусами, лежал раскрытый на красочной картинке журнал «Вокруг света», а к стенке была прикреплена кнопками большая карта мира в форме двух кругов. Осмотр прервался из-за шума и криков, раздавшихся из коридора:
— Лявон! Сюда, скорей! Держи мудачка!
Лявон поспешно отковырнул ногтем кнопки, снял карту и сунул в карман рюкзака. Вбежав в знакомую дверь приёмной, Лявон увидел, как Рыгор стаскивает директора с подоконника. Видимо, тот пытался снова выскочить за окно и забраться на крышу.
— Отпустите! Уголовник! Знаете, сколько вам дадут за рецидив?
Директор, по-прежнему наряженный в светлую куртку поверх костюма, упирался и брыкался, но Рыгор держал крепко. Он усадил директора в кресло и велел Лявону найти какую-нибудь верёвку, чтобы связать ему руки. Лявон осмотрелся по сторонам, открыл и закрыл дверцы шкафа, заполненного пухлыми бумажными папками, заглянул в ящики стола, но нигде ничего подходящего не находилось. В итоге пришлось использовать галстук в синюю полоску, снятый с директора. Связывая ему руки за спинкой кресла, Рыгор приговаривал:
— Что ж ты, уродец, думал, я из тюрьмы не выберусь? Думал, можно за просто так осудить человека?
Завязав последний узел, Рыгор обошёл кресло спереди и наклонился к директору, пытаясь заглянуть ему в глаза, но тот, презрительно щурясь, направил взгляд куда-то вправо и вверх. Со времени их первой встречи директор переменился: если в тот раз его легко удалось запугать, то теперь он держался гордо и вызывающе. Наверное, он сильно переживал своё тогдашнее унижение, много раз прокручивал его в голове и мучился, что вёл себя не по-геройски. И сейчас, когда ему неожиданно представилась возможность реабилитироваться, он намеревался воспользоваться ею в полной мере. Так думал Лявон, разглядывая директора.