Огурцы растут ночью
Шрифт:
Был он и физиком, и лириком. Единовременно. Физиком по образованию, а лириком по внутреннему обустройству. Когда-то давно он работал в академическом институте, и после защиты диссертации приобрёл неплохие карьерные перспективы роста в отношении себя. Он даже постригся в ожидании намеченного пути, чтобы люди не завидовали. Под «полечку».
Но тут произошла история. История СССР. Она брезгливо метанула его под каменные колёса безжалостной перестройки.
Институт превратился в предприятие вредного питания пополам с магазином верхней одежды, а его перспективная исследовательская программа возымела устойчивый тренд обречённости
Зарплаты не хватало даже на сигареты. И он, вместо того, чтобы бросить курить и забыться в парусной секции, сделался необитаемым человеком и ушёл в бандиты, в коих успешно и пребывал долгие двадцать лет, внимательно следя за просторностью торговых артерий нации и затейливым круговоротом вещей в природе, нисколько не роняя сна и аппетита от эдакого беспокойства. Многоступенчатое поведение своё варьировал, работая буйком, за который нельзя заплывать: иногда бывал груб с подопечными, а иногда и чрезвычайно обходителен, употребляя всегда лишь строго ограниченные эмоции.
Так промчались молодые и средние годы. В задумчивости о решении цели не стало быть в нём романтизма. Он сделался криминальным авторитетом-интеллектуалом, завязавшим с криминалом, не без успеха опекавшим самого себя и свою же средних размеров консалтинговую компанию. И ещё пяток усиленно хозяйствующих субъектов, получая дополнительные средства для своих беспечных нужд. Серьёзная репутация и обширные сомнительные связи позволяли делать всё это без опаски чего-нибудь. Важно ведь не то, что ты делаешь, а то, в чём тебя обвиняют.
Такой режим существования оказался для него наиболее предпочтительным, чего он и сам от себя не ожидал.
А ещё он был лентяем и потому много работал, чтобы никто не прознал о его истинной сущности. Отдыхал он с ещё большим усердием.
Он был и молод, и стар. И современен, и старомоден. Пресыщен и одинок. Никогда не путал необычное с невозможным. Многие пытались разгадать его тайны, но не смогли…
Кто-то близстоящий произвёл неосторожный восклик. Как восхлип. Послышались звуки молитвенного ламаистского барабана, и он сбежался на этот шум.
Девушка с бежевыми волосами в беспечности не уследила свой бородатый от бахромы изящный ридикюль – тревожный чемоданчик. Женские предметы острой необходимости большим радиусом действия разошлись по полу, рискуя испортиться под шагающими людьми.
Предметов было в достатке. Бермудский треугольник по сравнению с дамской сумкой прост и понятен, как холодильник с пивом, и пуст, как забытый комод. Но! Если можешь помочь – помоги.
Пружинно согнув ноги, он, проявив гендерную учтивость, пустился складировать временно утерянные вещи в обратной последовательности, бодро двигаясь гусиным шагом в стиле танго «Абордаж», пресекая по пути блажь и смятение пассажирских мокасин. Хорошо иногда побыть идиотом в угаре запоздалого мальчишества. Да и девушек время от времени полезно удивлять.
Время собирать камни промчалось быстро, настала пора оценить урожай.
Он встал: для усиления дальнейшей привлекательности и в ожидании благодарственных событий, слегка звякнув суставами своего возраста.
А она была красива. Или почти красива. Как Изольда Извицкая.
Красива забытой чёрно-белой красотой Марлен Дитрих и Марики Рёкк, далёкая от эпохи «flower power». Девушка из рассказов о доблести морских офицеров
Правильные черты матового лица. Бедро – замысловатая поверхность, полученная в результате сложных опытов по разделению масляной капли.
Задорная юбка-татьянка фирмы «Burberry» и шляпка «саке-walk» неизвестного производителя.
В ней была заключена физика мягкого тела. Женщина серебряного поколения, летающая на странных крыльях. Из той эпохи, где играли на кельтских арфах и чай пили из фарфоровых сервизов, а не из добытых литьём в кокель грубых цилиндрических кружек с надписями «Аня», «Маня» и «Петрович».
Но с мужчинами у неё, по всему видать, было строго: можешь хоть обсеренадиться весь – на балкон не выйдет.
Вот таков он предмет его любви, радости и беспокойства, которому хочется за любой пустяк принести надрывные извинения.
Он нашёл прекрасное в повседневности. В нём взбеспорядочилась аномальная нежность, захотелось взять её за руку с аметистовыми щёточками на красивых пальцах и прижать к груди.
Видимо, от законов природы мы зависим гораздо больше, чем иногда себе представляем. Да и немудрено.
Не похоже было, что она замужем. Была в ней какая-то особая незамужняя независимость.
Она представилась, и он тут же заблудился в её имени…
Первый развод Ивана Тюрина (8+)
С первой женой разрыв образовался из-за ерунды: Ваня не то дитя домой принёс на дневное кормление. Чужое дитя, не совсем общее для обоих супругов. Но принёс, расстаравшись. Не подвёл. И чего трагедию ломать, а не комедию.
Они с дружком в парке гуляли. С каталками, в которых копошились дети – геополитические младенцы. У каждого строго по одному экземпляру. Погрустнело и припекло. В их сердца проник лиризм. Сначала они выпили за молодых отцов. За их доблесть и героизм в борьбе с чем-то, за что-то и против чего-то. Потом за всеобщее очень среднее образование в средней полосе огромной общей Родины. За каждую образовательную дисциплину в отдельности, включая искромётные уроки труда, пения под баян и чистописания. А потом все имеющиеся в наличии дети стали орать не по-детски, требуя родительского внимания с обеих сторон, и они начали их раскачивать свободными от стаканов руками. Вроде, всё по уму. А потом некстати нагрянули плохо воспитанные парковые милиционеры с разговорами о нравственности в общественных местах. Но выпивать не препятствовали, лишь одолжили на время стакан. Вот здесь, по всему видно, и произошла незначительная путаница.
А время-то какое в стране было, учитывать надо – всюду поголовная перепись и унификация: коляски одинаковые, одеялки-простынки-пелёнки одинаковые, дети в них – одинаковые. Пойди разберись. А мальчик или девочка – это ж внутрь лезть надо. А если по неопытности повредишь чего индивидуального в этом небольшом теле, не обладая твёрдым материнским инстинктом и стабильными навыками непьющей жизни? Да и самих детей-то еле видно – маленькие, сморщенные, дней по двадцать, небось, каждому, не больше, черты лица мелкие, смутные, шкодливые, на обезьянок похожие – мы такими не были. Что за поколение растёт? И как их в лицо узнавать это новое поколение? В такой ситуации немудрено и семёрку пик от девятки треф не отличить.