Охота на гусара
Шрифт:
– Переходи ко мне, Дени Давидофф! У тебя острый язык, природная храбрость плюс любовь к вину и женщинам – следовательно, ты более француз, нежели русский. Я сделаю тебя королём!
– Тем же способом, что и всех? – невинно намекнул я. Это было лишнее…
Сузив глаза до неприличных щёлочек, император Франции сжал пальцы и… ничего не смог со мной сделать! Другая, сияющая, как полуденное солнце, сила заставила его раскрыть ладонь, с коей я легко спорхнул на успокоившемся жеребце. Прямо надо мной, превышая размерами самого Наполеона, светилось доброе лицо Михаила Илларионовича. В горящих глазах корсиканца
– Кутузов!.. Мама, отконтузь меня вторично… – ошеломлённо пробормотал я.
– Денис Васильевич, что с вами?! Живы ли? Поднимайте его, господа!
Чьи-то грубые, заботливые руки вытащили меня из занозистых досок артиллерийского палуба, которые я при падении серьёзно повредил головой. Сначала были только голоса, объёмные изображения моих боевых офицеров проявились значительно позже…
Наполеоновская гвардия показывала хвост свой, вкруг меня толпились верные товарищи, солнце уходило на закат, а разум отказывался верить в недавно произошедшее.
– Нет, не наезднику пристало петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой… – твёрдо определился я, шатаясь, как ковыль под ветром. – Значит, как в астрале, так мы храбрые! А без астрала, один на один, на кулаках по-партизански – слабо?! Коня мне, парни, я ему покажу, как…
Как и что именно – не помню. Безыскусно потерял сознание и был приведён в себя лишь час спустя методом искусственного дыхания поручика Макарова. На лбу вызрела во-о-о-т такенная шишка…
Произошедшие события в корне изменили мою сумбурную жизнь, по крайней мере, заставили взглянуть на неё под другим углом. Я начал задумываться не о своей значимости (упаси бог!), а скорее о той мистической роли, что уготована мне судьбой. В сущности, кто я? Если отбросить все славословия, липовые титулы и самосочинённые достоинства, – обычный гусарский подполковник… И кто Наполеон?! Выбившийся из низов гениальный самоучка, великий полководец, ниспровергатель королей, человек, собственноручно переписывающий историю мира! Он и я… согласитесь, это как минимум несопоставимо.
Вот Кутузов – это да! Это другое дело, иной уровень, масштаб, мощь, реальная величина в космическом масштабе. Так почему же мне всё время трещат в уши, будто бы именно я должен остановить Бонапарта?! Как я его остановлю? Чем?! Надеюсь, от меня не ожидают цареубийства? Каким бы образом этот корсиканец ни получил свою корону, на данный момент он единственный законный император Франции, а его родственникам принадлежит полмира! Не то чтобы я боялся со всеми связываться, но в любом случае нам ещё со школы твердили о том, какие небесные кары ожидают убийц помазанника Божьего! А Наполеон – помазан…
Дальше этой мысли у меня ничего не пошло. То есть появилось чёткое и осмысленное понимание того, что я для чего-то очень нужен и важен, но для чего, где, зачем и кому – тёмный лес без единой свечки… Однако же, по правде говоря, уныние, как и умствование, – не есть отличительная черта гусара. Наоборот, веселие сердца и лёгкость памяти, забывающей невзгоды, – лучшее качество для поэта и партизана в кочевой жизни!
А посему, недолго горюя вослед ушедшей гвардии Бонапарта, я собрал партию свою и уверенно двинулся догонять «ворчунов», дабы сделать их прощание с Россией как можно более
С кипящим сердцем мы вышли на Боево к Лядам (впоследствии два населённых пункта слились в одно местечко с весьма фривольным названием, хи-хи!). Туда же подкатил корпус вице-короля Италийского, мы гавкнули на них из засады, и макаронники трусливо бежали, оставя нам четыреста семьдесят пять пленных и большое число обозов. Времени на сон не было, мы продолжали жаркую погоню.
В ночь на шестое ноября разъездные мои перехватили рапорт от майора Бланкара к маршалу Бертье. Из коего следовало, что на Копыс движется целое конное депо, укомплектованное соответственно и под малой охраною. Улавливаете шелест крыльев славы?
Новость сия была особенно восторженно принята лошадьми нашими, которые честно делили тяготы и лишения службы со своими седоками. Не более часа, молитвенно сложив копыта, беспрестанно кланяясь и оглашая окрестности жалобным ржанием, благородные животные уговаривали нас взять депо. В самом деле, у многих подковы совсем разболтались, сёдла были не новые, упряжь рваная, про чепраки и потники вообще молчу… Сдавшись под их нажимом, я поднял усталых людей и бросил в атаку.
Французы защищались отчаянно! Если бы часть лошадей наших не форсировала ещё не замёрзший Днепр и не ударила врага с тыла – ничего бы нам не обломилось. Но, твёрдо зная, за что проливают кровь, скакуны казались неуязвимыми, отчаянно кидаясь грудью на французские телеги и фуры. Неприятель пришёл в нешуточное смятение, ибо знал, как договариваться с людьми, но как сдаваться в плен лошадям российским – понятия доселе не имел…
Победа была полной и окончательной! Мы взяли около шестисот рядовых и десять офицеров, а героические животные щеголяли теперь в обновках от лучших кутюрье Франции, сверкая элегантными подковами, блестящими мундштуками, тиснёными поводьями и кружевной отделкой сёдел.
Через день пришло повеление от генерала Коновницына, несмотря на все успехи мои, сдаться под командование графу Ожаровскому. Дескать, тому сильно не везло в последнее время, его все били, и надо бы поддержать генерал-адъютанта, пока он окончательно не расстроился. От отряда графа оставалось всего шестьдесят сабель, он полон надежд и жаждет присовокупить к себе мои восемьсот клинков. Умны-ы-й…
Однако же приказы командования не обсуждаются, и, немного поскорбев, я принял вынужденное решение сделать вид, будто бы никакого повеления не получал, и бежать, пока не догнали. Раз Коновницын так легко меня сдал, то жаловаться Кутузову тоже смысла мало… А, пусть после войны со мной разбираются… если поймают…
Меж делом с боем взял село Мокровичи и городок Белыничи. Особенно важными находками показались госпиталь и магазин. В одном взяли на нужды армии пятнадцать лекарей и шестьдесят ведёр спирту, в другом – четыреста четвертей ржи, сорок пшеницы, двести гречихи и пятьдесят четвертей конопли! Последнее оказалось особенно приятным, так что мы на три дня выпали из партизанствования, а сладковатый дым (вперемешку с сивушным ароматом), витающий над войсками моими, заставлял обливаться слезами всех французов по ту сторону Нижнего Березина.