Охота на кавказских мужчин
Шрифт:
Не ушли, не бросили меня.
Человека разобрать непросто,
хоть он состоит и из огня.
А глаза – кометы или звезды.
Их за километры увидать
каждому незрячему возможно.
Выдыхаю черный дым опять.
Ощущаю жизнь свою подкожно.
Отпускаю в море иногда
в должности, к примеру, капитана.
Сигареты – это города.
Те, кто курят сигареты, – страны.
* * *
Ты
Страдалица в былом великая моя.
Поехали со мной в Тирану и Сараево.
Там выпьем мы воды из горного ручья.
Там посвятишь ты мне свои стихотворения,
когда зайдем с утра в гостиницу вдвоем.
Я сделаю тебе обратно предложение.
Мы окунемся вместе ночью в водоем.
А тот тела не примет наши исходящие,
и мы съедим пирог Пекин в кафе Китай.
Со мною ты всегда такая – настоящая.
В библиотеке предо мной лежал Батай.
Его читал я страстно, сильно и уверенно,
пока сидела ты поблизости меня.
Мы целовались возле памятника Ленину.
Ты сигарете позже поднесла огня.
Ну а теперь пора сойтись у бюста Сталина,
поскольку мы навек друг другу суждены.
Все люди инопланетянами украдены
и на подобных им существ заменены.
* * *
Питание земли предрешено:
ей нужно мертвеца все время есть,
как девочка идет с Рембо в кино
и там теряет доллары и честь.
И в этом ничего плохого нет:
той девочке давно за миллион
пробило на часах с кукушкой лет.
Ну а Рембо пьет с урками бульон.
Кидает в рот орешки и исход
евреев из Египта в поздний час.
Герой рождает из себя народ.
Стоит над континентами Кавказ.
Растит над высшим пиком георгин.
Рембо – без человечества Сократ,
поэтому он скомкан и один.
История – подсечка и накат.
Поэзия – кино наоборот,
но как твердит истории Коран,
Армения в Абхазию плывет
по Грузии на лодке Дагестан.
* * *
Позавтракала ты слегка вареньем,
прошлась по территории Москвы,
ничто тебе не показалась бренным.
Взяла в аптеке ночь от головы.
Купила день на почте для искусства.
Пустила шарик синий в небеса
по правилам науки и безумства.
Вокруг тебя свершила круг оса.
Немного пожужжала, улетела
в открытый
Ты выпила стакан кефира смело.
О, туфли – лодки, где же корабли?
Они стоят давно в открытом море
и ждут погоды час, неделю, год.
Увидимся с тобой на мониторе.
Обсудим книги, фильмы и народ.
Друг другу осторожно улыбнемся.
Побудем в тишине и на коне,
поскольку холод на планете – бонза.
Театр – Мане, кинотеатр – Моне.
Стаканы – время, а пространство – блюдца.
А мне твердит от сигареты дым:
поэзия и жизнь пересекутся,
как рельсы под составом грузовым.
* * *
Мне позвонил вчера мой товарищ Василий.
С ним поболтали о кинопремьере солнца,
души свои зажгли, доказали, простили.
Вася перевернул представления горца.
Тот размышлял о дне, даунах и квартирах,
где разлагается общее наше тело.
Вася сказал кафе, пиццу с кинзой и сыром
и процитировал Блока, Дефо и Селу.
После мы вознесли небо с земли и неба.
Вася глотнул вина и закурил Манхэттен.
Я положил ничто на два кусочка хлеба.
Стал до конца, весьма всем на свете заметен.
Впрочем – включил экран, посмотрел на девчонок,
что гоняли попсу и танцевали топлес.
Вася ушел листать кадры из кинопленок.
Я будто вами стал, Винсент, Джулс и Уоллес.
И произнес легко, словно арий и парий:
слушай меня, весь мир, слушай меня, Россия:
проза – это коньяк, пиво – это сценарий,
виски – это стихи, водка – драматургия.
* * *
Абхазия, конечно, мандарин.
Армения, конечно, Цвет граната.
Я масло мажу на холодный блин.
А большего под утро мне не надо.
Ну можно, если честно, вкус вина
почувствовать и ощутить в желудке.
Раскинута российская страна.
Внутри нее танцуют танго утки.
А гуси исполняют телом вальс.
Россия – ты стакан холодной водки
и жареная курица для вас,
Пеле и Клопп в атаке и в обводке.
Пике и Месси за одним столом
в кафе Ван Гог на улице Мадрида.
Я ощущаю слева – в сердце – гром.
Я прочитаю в ночь всего Майн Рида.
И так скажу от имени армян
из глубины любого монитора:
мужчина, твое имя – д'Артаньян,
у коего меж ног – три мушкетера.
<