Охота на либерею
Шрифт:
Брат Гийом сделал шаг, осторожно ступив на раненую ногу. Пока идти можно, но скоро нога начнёт неметь, он не сможет быстро передвигаться, и стая разорвёт его, даже если он и успеет достать стилетом одного-двух хищников. Была надежда, что волки, не чуждающиеся поедания своих больных или раненых товарищей, займутся трупом вожака. Но что мешало им предварительно убить его? Может, если он окажется подальше отсюда, волки сочтут, что лучше близкое, доступное мясо здесь, чем мясо опасное чуть поодаль?
Коадъютор сделал несколько шагов, убеждаясь, что каждый следующий даётся ему тяжелее предыдущего. Оставшиеся шесть волков подбежали одновременно
Тот, второй, волк, удачно избежавший удара стилетом, направлялся в его сторону. Он, безусловно, был новым вожаком, и стая это понимала. Ему только следовало закрепить своё новое положение убийством этого опасного существа — человека, так ловко расправившегося с прежним вожаком. Волк, считая, что раненый уже не так опасен, спокойно приблизился к нему почти вплотную и прыгнул, целясь на этот раз в шею, чтобы завершить дело одним ударом.
К этому времени брат Гийом едва стоял, с трудом удерживая вертикальное положение. Раненая нога совсем онемела, и опираться на неё стало невозможно. Но момент прыжка он видел прекрасно, и встретил зверя так же, как и прежнего вожака. Но, не имея возможности нанести столь же твёрдый и верный удар, что и в первый раз, попал чуть ниже — в верхнюю часть брюшины. Хотя стилет не предназначен для режущих ударов, одна из граней оружия сделала короткий надрез, удачно задев крупный кровеносный сосуд.
Волк захрипел от боли и откатился в сторону. Он барахтался в снегу, из раны толчками выходила кровь, а он постепенно терял силы и затихал. Вой сменился скулением, потом хрипом, и наконец волк затих, лишь дёргаясь в предсмертных конвульсиях. Стая как будто ждала этого. Оторвавшись от пиршества, звери повернули головы в сторону человека. Раздалось едва слышное рычание, которое тут же стало громче. Волки медленно направились в его сторону. "Это всё, — подумал брат Гийом, — одного или двух я ещё одолею, а потом смерть. Такая нелепая смерть, и так далеко от Рима. И не в бою, а от зубов страшных хищников. И никакой исповеди, никакого отпевания".
— Что вам ещё надо? — закричал он волкам. — Мяса вам теперь хватит надолго! Убирайтесь!
Волки не слушали его и подходили всё ближе. Вот осталось пятнадцать шагов, вот десять. Они не спешили, словно наслаждаясь беспомощностью жертвы. Брат Гийом тяжело дышал, сжимая в руках стилет. Неужели всё? Волки начали обходить его, явно опасаясь столь опасной добычи, погубившей двоих самых сильных членов стаи.
Дыхание его стало частым, а кровь в висках стучала всё громче. Это напоминало звон колокола — боммм! боммм! Он не слышал больше ничего, только это пульсирующее "боммм"! Волки почему-то остановились и пригнулись. Неужели их испугало это "боммм" в его голове? Волки прижали уши и, повернувшись, кинулись наутёк, бросив полурастерзанное тело старого вожака и ещё подрагивающего в агонии молодого волка. Брат Гийом видел, как позади последнего волка взлетела белая пыль, как бывает, когда в снег попадает пуля. Он с трудом обернулся: саженях в пятидесяти от него по белому полю сноровисто шли на лыжах три человека. Первый закидывал за спину пищаль с дымящимся стволом.
Лыжники, не обращая внимания на убегающих волков, подошли к нему. Первый,
— Никак пулей задел?
— Это волки, — с трудом произнёс брат Гийом, — успели, но и я тоже.
Державшийся до этого из последних сил, он опустился на снег.
— Да ты двоих положил, — одобрительно произнёс старший, — ну, хват!. Прямо волкодав!
И тут же, повернувшись к одному из своих спутников, сказал:
— Скидывай, видишь — человек идти не может.
Дальнейшее брат Гийом помнил смутно. Помнил, как его везут на связанных наподобие салазок лыжах, как старший разглядывает его стилет, который иезуит не успел спрятать в потайной карман. Потом — длиннющий обоз, дым костров и горячий горький напиток, которым его поил маленький худой человек, чем-то похожий на него самого. Чужие руки, стаскивающие рваный валяный сапог, стынущую головешку и резкую боль в ноге. Место прижигания ему потом смазали каким-то жиром и замотали чистой тряпицей.
Вытегру брат Гийом почти не видел. Двое суток, пока обоз отдыхал, он метался в жару, и перед глазами мелькали только низкие дома из толстенных брёвен да золотая луковица православного храма.
— Останешься? — спрашивал спасший его лыжник, которого звали Епифаном. — Оклемаешься, потом дальше пойдёшь.
— Нет! — кричал иезуит. — У меня обет. Обещался в Софию [26] до Рождества!
— Успеешь до Рождества, — увещевал его Епифан, проникшийся к иезуиту уважением после того, как увидел, что тот в схватке со стаей убил двух волков, — отлежись, поправься. Я скажу здешним, чтобы приглядели за тобой.
— Нет! — хрипел брат Гийом. — Не будет оказии. А мне аж невмоготу — в Софию надо.
26
Собор Святой Софии — старейший православный храм современной России, построенный в 1045–1050 гг. Духовный центр Новгородской земли, место паломничество православных верующих.
— Хорошо, — смирился Епифан и прищурился: — Шкуру-то я с твоего волка снял. Ну, ту, которая целая осталась. Что делать-то?
— Себе забирай.
— И то, — согласился Епифан.
Когда через два дня обоз покидал Вытегру, брат Гийом почти пришёл в себя. Выступали затемно, и городок быстро растворялся в предутренней черноте. Начиналась метель. "Успел", — подумал иезуит, наблюдая, как ветер гонит плотные облака мелких колючих снежинок, переметая неширокую дорогу на Новгород.
Спустя две с половиной недели, когда обоз подходил к древнему городу, иезуит чувствовал себя совсем здоровым. Он даже встал с розвальней и шёл рядом с санями, освобождая лошадь от лишнего груза. Как-то раз к нему подошёл Епифан, который был в обозе стражником и разведчиком.
— Слышь, волкодав. Видел, ножик у тебя нездешней работы. Откуда такой?
Епифан глядел спокойно и даже доброжелательно, но брат Гийом почувствовал себя неуютно.
— Выменял у заморских гостей, — ответил он, стараясь быть предельно спокойным, — там, на Двине, где аглицкие да галанские немцы торг ведут.
— Много взяли? — поинтересовался Епифан.
— Две дюжины соболиных шкурок.
— Во как. Так ты соболя промышляешь?
— Случалось. Я ведь не всегда богомольцем был. Это под старость пора о божеском думать.