Охота на либерею
Шрифт:
За калиткой послышался хруст снега. Предусмотрительный коадъютор заранее отступил на шаг, и распахнувшаяся калитка его не коснулась. На пороге стоял тот же парень. Лицо его добрее не стало.
— Проходи, — сказал он, отступая в сторону, чтобы дать гостю дорогу.
Брат Гийом прошёл во двор. Здесь было чисто, ухожено, снег аккуратно собран в кучи. Он огляделся: где же тот пёс, что не желает гавкать понапрасну? Судя по голосу, это должна быть очень немалая собака. Когда он был здесь в прошлый раз, будка была под крыльцом. И тогда там жил другой пёс, не такой басовитый.
Так и есть: дверка сбоку крыльца аккуратно прикрыта и заперта на засов. Чтобы, значит,
— Проходи в палаты, — сказал из-за спины парень, который уже запер калитку изнутри и подошёл к нему почти вплотную.
Брат Гийом поднялся по ступенькам на крыльцо и отворил дверь. Парень держался позади, и иезуит почувствовал в его поведении угрозу. Нет, сейчас угроза была едва уловимой, но совершенно ясно, что, если хозяин прикажет, он убьёт любого, и ни страх Божьего наказания, ни, тем более, людского его не остановит. Люди такого склада часто встречались иезуиту в странствиях. Они признают лишь силу и деньги. И легко меняют хозяина, если кто-то предложит им лучшие условия. Призывы к совести здесь бесполезны.
Лука Ильич встретил гостя в центральной комнате дома. Был он в годах, высоким и дородным. Одет по-домашнему, в простое. С момента последней встрече чуть более двух лет назад в комнате ничего не изменилось. Большая русская печь с изразцами, на которых встаёт солнце и синий петух, задрав бородатую голову, радуется восходу светила. Слюдяные косящатые [30] окна, богато украшенные резьбой. Резьба же — на припечном столбе, правда, брат Гийом ни тогда, ни сейчас не понял, что хотел вырезать неведомый ему мастер. Стол покрыт цветастой красно-жёлтой скатертью с узорами в виде цветов и веточек деревьев. А стоящие возле него лавки мало чем напоминали тяжеленные лавки в доме глупой каргопольской старухи: выполненные с большим мастерством ножки явно говорили, что такую лавку легко поднимет даже отрок.
30
Косящатые окна — окна, близкие по функционалу к современным, они предназначались для проветривания и для наружного освещения помещения. Другой тип окон — волоковые, предназначался исключительно для проветривания. Волоковые окна вплоть до XX века даже не стеклились, представляя собой проём в стене, закрываемый специальной задвижкой.
Хозяин дома сидел во главе стола на стуле, покрытом красивой тонкой резьбой. "Неудивительно, что русские так любят резьбу по дереву, — подумал брат Гийом, — при изобилии в стране леса это искусство должно было развиться непременно. И, надо признать, они добились в нём больших высот".
Парень, впустивший коадъютора, куда-то исчез, а Лука Ильич, пристально глядя на иезуита, произнёс:
— Садись уж. Вижу ведь, не пустой у тебя интерес, рассказывай. Сейчас Степан каши принесёт — заодно и поснедаем.
Иезуит присел на скамью. Хозяин дома молчал. Молчал и коадъютор, не подавая виду, что ему надо о многом расспросить купца. Наконец в комнату вошёл давешний парень с подносом, на котором стояли две плошки из обожжённой глины, над которыми поднимался пар, источая запах хорошо пропаренной свинины. Здесь же лежали две небольшие деревянные плашки толщиной с полвершка.
Степан ловко держа поднос одной рукой, положил перед хозяином и гостем плашки, на которые поставил горшки с варевом, после чего направился к выходу.
—
Суровый Степан оглянулся, молча кивнул и вышел из комнаты. Вернувшись, принёс не только ложки, но и бутылку тёмного стекла, плотно закрытую залитой смолой пробкой и две медные стопки.
— Ну, хоть об этом не надо было напоминать, — проворчал Лука Ильич.
Он открыл бутылку и разлил вино. Как отметил про себя брат Гийом, хотя уже шёл рождественский пост, хозяин дома приверженности к церковным правилам не выказывал. Что ж, надо соответствовать. Хотя у католиков сейчас тоже пост, это малый грех, который простится ему ради торжества Святой церкви. Брат Гийом, не выражая никаких эмоций, поднял наполненный до краёв стакан.
— За встречу! — произнёс Лука Ильич и выпил вино. Брат Гийом последовал его примеру.
Хозяин дома и коадъютор принялись за кашу, которая оказалась много вкуснее, чем те кушанья, которые иезуит ел последние несколько месяцев. Она содержала не только свиное мясо, но и масло и какие-то приправы, делавшие её невероятно ароматной и аппетитной. После того как всё было съедено, хозяин вновь разлил вино.
— Теперь можно и поговорить.
Брат Гийом выпил и отодвинул пустую чарку. Он не любил опьянение: в его деле голова должна всегда быть свежей, уж больно велика ставка, и эта ставка — не только его жизнь, но и порученное ему Святой церковью дело. Опасность могла возникнуть в любой момент, и будет лучше, если он встретит её со светлой головой, работающей должным образом. А вино хорошо лишь для того, чтобы налаживать связи с недалёкими людьми, и для того, чтобы в нужный момент вывести их из дела, напоив или просто подмешав в питьё правильное снадобье, которое у него, конечно же, имелось при себе.
— Для чего ты здесь? — прямо спросил хозяин дома, в упор глядя на гостя.
Взгляд его, оценивающий, с прищуром, моментально сказал иезуиту, что его ждёт в этом доме. Всё-таки недаром он столько лет выполняет особые поручения ордена, научился, ох научился распознавать человека не только по словам, но и по взгляду, по одежде, по движениям тела и жестам рук или пальцев. А слегка захмелевший Лука Ильич и не пытался скрыть своё отношение к гостю. Или, может быть, просто забыл, что с ним надо быть предельно осторожным.
— Вот, пришёл узнать, как поживаешь, — ответил коадъютор, — два года назад в Новгороде было много нехорошего. Решил узнать, могу ли я ещё рассчитывать на гостеприимство старого друга.
Разумеется, это неправда. Никакими друзьями они не были. Никогда. Просто когда-то давно, лет десять назад, брат Гийом, верно оценив, что за человек Лука Ильич, предложил ему избавление от надоедливой московской опеки над древним торговым городом, обещав взамен всякие блага, включая и свободную торговлю с Ливонией, Польшей и даже немецкими землями — как было встарь, при пращурах. Загорелся тогда купец, ох загорелся, унёсся в мечтах в райские золотые кущи. Даже католичество тайно принял, сохраняя для видимости православный обряд. Да только вот не всё вышло, как задумывал.
Перекинуться от царя Ивана к его врагам сразу не удалось — война затянулась, и стало слишком опасно что-то делать. А теперь он выглядит сильно напуганным. И неудивительно — после такого-то погрома.
— Как спасся? — спросил иезуит, расценив молчание собеседника как нерешительность.
— Твоими советами, — ответил, помолчав, Лука Ильич, — кого надо — подмазал, кого надо — на расправу сдал. И в розыске государевых врагов показал особое тщание.
— Гляжу, ты слуг поменял. А новых взял куда меньше, чем раньше было.