Охота на либерею
Шрифт:
Было уже далеко за полдень. Северный день зимой короток. Ещё немного — и начнут сгущаться сумерки.
— Каргополь, вон! — внезапно сказал возница, улыбаясь и указывая кнутом на появившиеся вдали купола церквей. — Проскочили, слава Богу. Скоро в тепле будем.
— Хорошо. Езжай быстрее, голуупчик.
Теперь в речи седока слышался едва заметный акцент. Говоривший немного приглушал звонкие звуки и растягивал слова, как большинство жителей северогерманских земель. Но если бы не иноземная одежда, видневшаяся под тёплым тулупом, его легко можно было принять за русского. И в самом деле: мало ли кто как слова произносит. Может, у него просто зуб
Вскоре сани въезжали в городские ворота. Уже темнело, и стражники торопились запереть их на два толстенных лиственничных бруса. Возница направился к ближайшему постоялому двору, что находился совсем неподалёку от городской стены, и, оставив лошадь с санями у входа, коротко бросил:
— Посиди пока. Я пойду узнаю.
Немец согласно кивнул. За долгий путь от устья Двины он уже привык, что жители северных окраин Московии особой приветливостью не отличаются. Но и грубыми их назвать было бы неправильно. Скорее, суровый северный быт воспитал людей особого склада — немногословных и скупых на выражение чувств.
Через некоторое время возница появился вместе с хозяином постоялого двора. Слуги уже открывали ворота, и вскоре сани стояли в ограде, а распряжённую лошадь отвели в стойло и насыпали в ясли отборного овса.
— Пойдём, что ли, в избу, — произнёс возница, — ужинать будем.
— А твой товар? Его не надо охранять?
— Нет.
Возница не стал ничего объяснять и первым пошёл в дом. Немец, повесив через плечо дорожную котомку и оставив аркебузу в санях, последовал за ним. Хозяин почтительно открыл дверь и придерживал её, пока приезжие входили в избу.
В помещении было чисто. В центре стояла большая русская печь с кирпичной трубой. Вдоль стен расставлены пять столов с лавками. Немец ожидал увидеть вместо привычных на родине окон прорубленные в толстенных сосновых брёвнах отверстия, затянутые бычьим пузырём или промасленной бумагой, но ошибся. Окна были, хоть и небольшие. С рамами и даже со стеклом вместо обычных промасленной бумаги или бычьего пузыря. Это говорило о том, что постоялый двор считается богатым, и останавливаются здесь люди состоятельные.
На столе, что находился в углу, под божницей, стоял деревянный подсвечник с восковой свечой и сидели четверо мужиков. По виду — торговцы средней руки, одетые в добротные штаны, льняные рубахи и короткие войлочные боты, в каких ходят в жилище. На печке сушились валенные сапоги. Когда гости вошли в помещение, один из них оглянулся и воскликнул:
— Эвона как! Иван Никитич, здравствуй, родной! А я думаю — кого это на ночь глядя принесло? Кто это с тобой?
Иван опустился на лавку, махнув рукой немцу, приглашая присесть рядом.
— Привет всей честной братии. А это басурманин, Петером кличут. Немчин, по делам купеческим к нам прибыл. В Москву направляется. Я подрядился его до Каргополя доставить.
Расторопные слуги принесли залитое горячей водой толокно, мясную закуску и бутылку вина. Иван поднял глаза на иконы, перекрестился и принялся за еду. Петер сидел, что-то бормоча про себя. Потом тоже взял ложку и начал есть.
Купцы, давая Ивану с Петером время насытиться, расспросами им не докучали, а принялись обсуждать свои дела. Речь шла о поставке в устье Двины строевого леса, пеньки да воска. Вот уже лет пятнадцать, как приходили туда корабли аглицких да галанских немцев [13] , привозя изделия своих мастеров и забирая русский товар. В месте
13
Так на Руси называли англичан и голландцев.
14
Будущий Архангельск.
— Так вот, — произнёс высокого роста дородный купец средних лет, — продал я голландцам восемьдесят пудов воска.
— Почём платили? — перебил его сосед, тщедушный старичок с жидкой бородкой и живым, цепким взглядом.
— Двести денег [15] за пуд. Заплатили всё сразу. Да ещё мёд, по сто пятьдесят за пуд. И вижу по глазам — рады-радёхоньки басурмане, что сделка такая у них удачная получилась. Ну, думаю, кажется, продешевил я. А как проверить? Это надо в их земли ехать, чтобы узнать, почём они мёд да воск торгуют.
15
Речь идёт о восьмидесятилетней войне (1568–1648 гг.) Голландии за независимость от Испании.
— Эх, мне бы ваши годы, — снова вмешался старый купец, — я бы на месте не сидел. Следующим летом был бы в их Амстердаме. Или у аглицких немцев в Лондоне.
— Сказывают, у голландцев сейчас большая война идёт [16] , — вступил в разговор самый молодой из собравшихся, — испанцы хотят их под руку своего короля привести, а те артачатся.
— Боязно так-то, — вставил своё купец, до сих пор внимательно слушавший собеседников, — они-то у себя там всё знают. Кому товар сдать, у кого взаймы взять. А мы припрёмся со своей мордой да в их калашный ряд — только потратимся да опозоримся. У нас там ни лавок, ни складов. Так и будем в порту стоять, что ли? Так ведь там и за постой судов деньги берут.
16
Речь идёт о восьмидесятилетней войне (1568–1648 гг.) Голландии за независимость от Испании.
Старичок презрительно рассмеялся:
— А вот голландцы, да и другие басурмане не боятся в новые места ходить. Вон, к нам же путь по морю нашли. И выходит, что снимают пенку с нашего варенья, а мы только сидим и жалуемся, что они за наш товар настоящей цены не дают.
— Так что ж, получается, надо всё-таки за моря идти? — спросил нерешительный купец.
— А вот давай у басурманина узнаем.
Петер к тому времени съел толокно и мясо и держал в руке медный стакан, который был уже наполовину пуст.
— Слышь, Петер, как думаешь, надо нам за моря с нашим товаром ходить или нет?
Иноземец задумчиво глядел в стакан, как бы размыш-ляя — допить вино сразу или немного подождать?
— Купец, оглох, что ли?
Петер перевёл взгляд на собравшихся:
— Товар при перемещении увеличивает стоимость. Поэтому тот, кто товар перемещает, и имеет с его продажи много денег. Очень много.
— Вот и я об этом говорю! — воскликнул старый купец. — И мы, покуда не станем сами торговать за границей, настоящей прибыли и не увидим!