Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
И, сам не зная, зачем, но он все же брел и брел за влюбленными, поеживаясь на холодном ветру. Он ничего не имел против, чтобы Валя с кем-нибудь встречалась, и, если бы это был Игорь, то он не вел бы себя столь глупо и не шпионил бы за собственной сестрой. Но Илюшу Костя считал евреем, а евреев он ненавидел. Может быть, эта ненависть передалась вместе с генами от бабушки, она до самой смерти считала, что евреи совершили революцию, как в тысяча девятьсот пятом, так и в тысяча девятьсот семнадцатом году. Костя каждый день слышал ее злобный пронзительно-визгливый голос: «Иудейская и масонская „ложа Великого Востока“ захватила власть над Россией. Ленин-Бланк с помощью немцев, и Троцкий-Бронштейн с помощью нью-йоркских банкиров еврейского происхождения привезли в Россию несколько сот человек революционеров-иудеев. Они срочно мобилизовали полтора миллиона российских иудеев, и те поддержали, а фактически спасли революцию Ленина — Троцкого». Самым страшным ругательством в устах бабушки было слово «жид». Бабушка не любила Валю, она вообще терпеть не могла девчонок,
Как это ни странно, но и у сестры Кости с Илюшей шел разговор, родственный его мыслям и воспоминаниям о бабушке.
— Я никогда не понимала, — жаловалась Илюше Валя, — почему бабушка так ненавидит евреев? Самое смешное, что она-то с ними за всю жизнь близко не общалась…
— И чем же они так ее допекли? — насмешливо сымитировал еврейский акцент Илья.
— Не знаю! — искренне ответила Валя. — Она меня не любила и со мной никогда не вела «душеспасительных» бесед, мне Костик все рассказывал…
— Бога распяли? — пошутил Илюша.
— Не только! — улыбнулась Валя. — У евреев даже в Библии один практицизм и отсутствует вера в загробную жизнь…
— В Библии, — стал пояснять Илюша, — действительно о загробной жизни не говорится впрямую, но и так ясно, что евреи верили и верят в загробную жизнь. Саул в Эн-Доре вызывает пророка Самуила, и Самуил «подымается» из могилы и спрашивает: «Зачем меня ты потревожил?» А другой пример из Библии: «Авраам присоединился к своему народу…» Там, где говорится о его смерти. А до этого, до своей смерти, Авраам выбирает место, где похоронить Сару. А то, что евреи не кремируют своих усопших, а только хоронят их? Разве это ни о чем не говорит? В Библии нет прямого рассказа о загробной жизни. Но ведь уцелели лишь осколки от Библии. Вся древнейшая литература евреев погибла в пылающем Храме. Представь себе, что уцелела бы лишь одна только книга Эсфири. А в ней ни разу не упоминается имя Господа Бога. Уверяю, все бы вопили: «Евреи не знали идеи Высшего Существа».
— А действительно арийцы выше евреев? — спросила Валя. — Мне это все равно! — добавила она. — Ты же знаешь!
Чтобы Илюша не подумал чего-нибудь дурного.
— Я знаю! — Илюша обнял ее за плечи. — Ты самая хорошая из всех девчонок, с которыми я знаком, потому я и люблю тебя. Понимаешь, я вовсе не отрицаю, что есть арийское начало и есть еврейское. И что им нравится разное, о вкусах не спорят. Арийцы считают, что надо ждать награды на небесах, в загробном мире, евреи — наоборот. Арийцы считают эталоном учение о приближении к божеству, а евреи держатся простых правил, вроде тех, что надо время от времени прощать долговые обязательства должников и во время жатвы оставлять край поля неубранным для бедняков. Суди сама, в чем больше божественной правды. Можно просто ответить на твой вопрос, что оба начала равноценны и оба равно необходимы всему человечеству. А насчет ненависти, я приведу тебе лишь один пример: в романе Сенкевича «Камо грядеши» к Нерону приходят представители разных народов, и все, как один, становятся на колени, лишь два раввина не преклоняют колен, и Нерону ничего другого не остается, как с этим смириться, он понимает, что евреи не станут на колени. Во все времена, во всех странах евреев убивали, грабили, насиловали. И чтобы оправдать свою жестокость к беззащитному народу, выдумали для формального успокоения своей черной совести разные гнусности. Люди не могут простить евреям внутренней независимости. Это — главное. Рабы хотят, чтобы
— А Пушкин? Гоголь? — спросила Валя.
— Спроси у них! — пошутил Илья. — Гении — тоже люди, тоже человеки, слабости и заблуждения их не минуют, им присущи. Пушкин призывал и с поляками расправиться во время восстания. Гении — часть общества, а в обществе антисемитов — и гении заражаются антисемитизмом. Это — моральная болезнь. А Гоголь был потрясен, когда узнал, что любимые им казаки Богдана Хмельницкого вырезали при взятии польского города несколько сот евреев, включая грудных младенцев, а может, и несколько тысяч. Может, это и послужило основой его душевной болезни. Однако отдельные фразы их творчества ничего не говорят. На них нет клейма антисемитов. Они были крепостниками, владельцами поместий и крепостных душ, но с евреями они не общались, а пересказывали лишь то, что слышали от других, а зачастую те слышали от третьих. Знаешь, есть такая игра: «испорченный телефон».
— Знаю, — ответила Валя…
Они уже дошли до Илюшиного дома. Валя опять замялась, не решаясь пойти на «смотрины» к своей будущей свекрови, но Илюша уговорил ее не быть «трусихой», и что его мама не только не кусается, но и не «пьет кровь»…
Нина Александровна ждала сына, волнуясь необычайно. Она так никогда не волновалась в жизни, даже когда ей отец Илюши сделал предложение. Шутка ли: сын неожиданно объявил, что приведет в дом знакомить свою невесту. Нина Александровна сразу же почувствовала себя старой, хотя до сорока еще несколько лет, да и ни единого седого волоса. Она даже втихомолку всплакнула: только, казалось, еще вчера ее малыш делал свои первые шаги, и вот пожалуйста… Невеста!.. Нина Александровна уже давно, где-то с пятого класса сына, обратила внимание на худенькую девочку с неправдоподобными большими синими глазами, скорее куклы, чем человека живого, из плоти и крови. Но эти глаза неотступно следили за ее сыном куда бы он ни шел, где бы ни стоял, что бы ни делал. Нина Александровна уже тогда ощутила укол ревности: на ее сына претендовала уже другая женщина. Пусть пока в этой женщине и было женского лишь в глазах. Но ничто не бежит так быстро, как время. Нина Александровна каждый год видела Валю на дне рождения сына и все было по-прежнему. Но в прошлом году Нина Александровна впервые заметила, что и ее сын ловил взгляды Вали, а когда они танцуют вдвоем, мир перестает для них существовать. И женское в этой девочке было уже не только в глазах. И, странно, Нина Александровна испытала не ревность, а грусть.
Когда Илюша заговорил с ней о своих планах на будущее, Нина Александровна поначалу воспротивилась, но потом вдруг успокоилась и согласилась, только выдвинула единственное условие: жить они должны у них. В ту семью она Илюшу не пустит. На том и договорились.
«И правильно! — подумала она. — Никто не знает, чем жизнь обернется. Время страшное теперь, мало того, что неподвластное, так еще абсолютно непредсказуемое: останешься ли ты завтра на свобода, не сшибет ли тебя ненароком редкая машина, не разорвет ли инфаркт твое сердце, и оно, измученное, перестанет на тебя работать, как каторжное»…
Фатализм Нины Александровны поддерживало одно происшествие, случившееся лично с ней в редакции. В незабываемом тридцать седьмом году, в один из ясных дней весны, ее вызвал главный редактор и, ни капельки не смущаясь, заявил: «Уважаемая Нина Александровна! Я давно слежу за вами, наблюдая, так сказать. Вы очень сдержанный и неболтливый человек. Хороший работник и — честный коммунист. Я хочу, чтобы вы стали моей любовницей. Лучше мне не найти».
Так как до этого момента ни единого слова не было сказано, ни одного взгляда не брошено, не было ни тени ухаживания, Нина Александровна, естественно, опешила.
«Тенгиз Ахмедович! — воскликнула она в гневе. — Неужели, после стольких лет знакомства, вы могли подумать, что я способна изменить мужу?»
«Что вы, моя дорогая, ни в коем случае никогда не изменяйте! — обиделся на что-то главный редактор газеты. — Когда он здесь, вы будете только с ним, когда он уезжает, а он так часто и надолго уезжает… Я буду вашим вторым мужем, а вы моей второй женой. Я так решил, иначе мы не сработаемся, и вам придется искать другое место службы»…
Нина Александровна молча повернулась и вышла из кабинета шефа. Всю ночь она проплакала, а когда утром пришла на работу с готовым заявлением об увольнении, чтобы взять документы, выяснилось, что Тенгиза Ахмедовича на рассвете арестовали. И новый шеф держался с ней предупредительно, подозревая, что это ее рук дело. А потому, только она заикнулась, что «нельзя ли устроить на работу сына после окончания школы», как согласие было не только дано, но и свободное место разъездного корреспондента стали держать до окончания учебного года…
Услышав шум отпираемой двери, Нина Александровна встала, чтобы встретить сына с его невестой, но не смогла сделать ни шагу, так и застыла, не сводя глаз с двери, ведущей из коридора в комнату. Влюбленные с сияющими лицами вошли в комнату, и Илюша сразу же заметил, что с матерью что-то неладное, но не знал, чем ей помочь.
А Валя сразу же все поняла. Женщина часто ошибается в мужчине, но в женщине никогда. И решила все сразу и единственно верным путем: подошла к Нине Александровне, обняла будущую свекровь и крепко прижалась к ней. Нина Александровна почувствовала, как тревога и сомнения оставили ее душу, будто и не было, она поняла, что эта девочка — не «разлучница», а дочь, ее дочь, которая до этого знала так мало ласки, тепла и заботы. И слезы сами хлынули у нее из глаз.