Охота на Странника: Последняя месть
Шрифт:
— Да, Десар, — улыбнулась я. — Но только если не придётся есть лягушек и подтираться лопушком. По лесной романтике я соскучиться не успела.
— Что ж, тогда пристегни ремень, моя луна, — улыбнулся муж в ответ и резко тронул с места, оставляя позади мобиля пыльный след.
Последняя глава (50.1). Вместо эпилога.
Кайра
Очень самонадеянно было считать, что мы запросто отыщем лекарку Лану среди сотен небольших деревень и селений, разбросанных вдоль границы.
Разумеется, мы искали
Приграничье тщательно хранило свои секреты от полуночников, и мы были здесь чужаками.
Полтора века назад эта часть Империи входила в состав Эстрены, и говорили здесь на странной смеси лоарельского и староэстренского, которую я не понимала, как и уклад жизни полуденников. Когда гувернантка твердила нам с сёстрами, что учить языки нужно тщательнее, ведь в жизни они ещё пригодятся, я пропускала её слова мимо ушей. Казалось бы, где я и где Эстрена?
Однако теперь знаний не хватало, и хотя я гордилась образованностью Десара, всё же немного завидовала тому, как свободно он говорит на эстренском. Чтобы восполнить пробелы в знаниях, он занимался со мной языком по утрам, объясняя самые простые конструкции, и я полюбила эти занятия всем сердцем, потому что заканчивались они всегда в постели, где муж нашёптывал мне комплименты и ругательства, а я должна была отличать первые от вторых.
Нам вообще было на удивление хорошо и комфортно вместе — не расставаясь с мужем ни на час, я не только не уставала от него, а привязывалась сильнее, врастая в него мыслями, чувствами и желаниями.
Он учил меня водить магомобиль, вести допросы, отличать ложь от правды. Но превосходил далеко не во всём! Например, картограф из меня был куда лучше, и в результате я составила новую карту этого захолустья, потому что самые глухие деревеньки не отмечены даже в СИБовском атласе.
Я также училась делать быстрые портреты карандашом. Поначалу они получались не очень удачными, ведь занятия живописью, как и занятия эстренским, нам с сёстрыми пришлось оставить после смерти родителей. Но Десар хвалил, а я старалась, и спустя несколько недель начало получаться — пока не очень хорошо, но хотя бы похоже. Мы как раз доехали до Харзола, главного города Приграничья, и Десар отправился на поиски отеля поприличнее, а я расположилась на капоте в лучах поднимающегося из-за гор солнца и рассматривала раскинувшуюся перед нами площадь.
Моё внимание привлёк однорукий карикатурист, которые с хирургической точностью наносил грифелем на мелованную бумагу бритвенно-острые линии. Когда муж вернулся, я попросила его заплатить мастеру за портрет и долго разглядывала результат. Простой рисунок, скорее даже набросок, созданный за несколько минут, очень чётко отображал наши характеры. Десар с тщательно скрываемой полуулыбкой одной рукой обнимал меня, а второй прятал за спиной здоровенный топор. Я ехидно смотрела с листа, ковыряясь в зубах острейшим кинжалом.
Великолепная работа!
Десар договорился с мастером Арзуром, и тот дал мне несколько уроков, ради которых мы задержались в Харзоле.
Муж тем временем занимался
Айтар писал, что у Разлома дела идут неплохо. Они обнаружили в общей сложности семь нор, за разорение каждой из которых кантрады приходили мстить. Твари оказались куда более разумными и последовательными, чем предполагалось, но благодаря летучему параличу с ними было легче справляться.
Пока Десар обменивался новостями с братьями, я писала сёстрам. О поведении отца и Брена, о роли в семье нашей мамы, любящей и доброй, при этом слишком слабой и безотказной. Это были тяжёлые мысли, болезненные слова и колючая правда, но я ощутила невероятное облегчение, когда выплеснула всё на бумагу и увидела, что сёстры понимают меня. Кажется, мы все сильно повзрослели и изменились за последние недели.
Несмотря на сложности, я наслаждалась близостью с мужем и каждой минутой, проведённой в серокаменном Харзоле, особенно — занятиями.
— Оружие художника — не кисть и не уголь, а внимание. Умение выловить из тысяч моментов именно тот, которые стоит запечатлеть, — говорил Арзур. — А дальше — свет и тень, вот что важно.
— Разве не имеет значения то, что художник хочет сказать своей картиной? — спросила я.
— Ерунда! Картиной ничего не надо говорить! Вокруг — одни глупцы! Ты встанешь на парапет и будешь орать, а они ничего не услышат, а что услышат — переврут и извратят. Ты передай момент. Настроение. Состояние души. Покажи тоску так, чтоб глядя на картину плакали. А радость так, чтоб улыбались. Больше ничего говорить тебе не нужно, пусть мелют языками другие, которые не умеют ловить тот самый момент.
Всего за несколько занятий Арзур научил меня обращать внимания на мелочи, а затем вписывать их в композицию. Он сказал, что при первой встрече заметил у меня ножи в голенищах сапог, и поэтому изобразил ковыряющейся кинжалом в зубах.
Несколько простых и понятных уроков от художника-самоучки дали мне куда больше, чем месяцы занятий с приглашённым академическим живописцем. Мои портретные наброски ожили. Я теперь рисовала не только лица, но и предметы, показавшиеся мне важными. Десар купил десяток альбомов с плотной дорогой бумагой, а также россыпь принадлежностей, из которых я в итоге предпочла простой карандаш.
Арзур подарил нам на прощание небольшую картину. Просто рассвет на лугу, когда золотые лучи солнца пробиваются сквозь разнотравье и пронизывают яркие лепестки полевых цветов. Просто момент. Просто мгновение жизни, навсегда оставшееся в сердце художника.
Мы заплатили за эту картину целое состояние — гораздо больше, чем мог просить никому не известный однорукий художник. Но я знала, что эта картина будет висеть в нашей с Десаром гостиной-оружейной и навсегда останется ниточкой, связывающей нас с путешествием, в котором мы стали по-настоящему близкими. Не просто любовниками, друзьями и напарниками, а любящими преданными супругами. Как и шкура, которую Айтар Блайнер нашёл и обещал передать нам, как только мы вернёмся. Скажем честно, не самый элегантный предмет интерьера, однако я ни на что не променяла бы его.