Охота на сурков

Бехер Ульрих

Сбитый с толку принудительным пребыванием в «комнате смеха», в комнате с кривыми зеркалами этой преступной эпохи, я принял полукретина, которому угрожала «программа уничтожения», за подонка «расы господ», вымуштрованного для зондеркоманды. Еще секунда, и я бы его убил и второго тоже; я чуть не убил обоих в результате недо-разумения, в буквальном смысле этого слова, в результате недоразумения а ля Чарли Чаплин.

Рядом орал Мавень, бас его звучал глухо, словно доносился из трещины глетчера:

— Если я сбрасываю крести, ты не имеешь права давать мне крести, ты должен давать пики.

За этим последовал несколько робкий ответ его партнера, тот уверял, что у него нет пик, а потом опять раздался

мощный полицейский бас:

— У него нет пик! — Кулак Мавеня опустился на стол. Бах! Бах! Мавень продолжал язвительно орать: — У него нет пик! — Еще удар кулака. Бах! Новый каскад криков: — Так, так! У него нет пик! — Удар. Бах!

Вращающаяся дверь бара была открыта (Анетта ее закрепила); таким образом, сидя у стойки, я видел небольшой отрезок шоссе, ведущий с курорта в гору. На спуске дороги, которая ответвлялась и шла к Кампферскому озеру, я заметил блестящий черный верх «австродаймлера», он медленно поднимался. Так медленно, словно машина стояла на месте и ее приподнимали домкратом. За левым стеклом автомобиля я разглядел оливково-зеленый поясной портрет Бонжура (в профиль), а на заднем сиденье женскую фигурку, белую в белом… Лишь секунды через две мой дальнозоркий глаз угадал в ней Ксану… и в тот же промежуток времени (промежуток есть даже в самой тесной избушке) я успел подумать, что и водитель и пассажирка похожи на двух кукол, сидящих в благородном паланкине, который передвигается с помощью крана.

Вена, Пратер. Аттракционы. «ВЕСЕЛОЕ МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В АФРИКУ».

В мгновение ока я соскочил с высокого табурета и бросил на ходу Анетте — пусть позовет меня, если опять позвонит тот человек. Выбежав на улицу, я крикнул «Бонжур». Восклицание, не очень-то привлекающее внимание посторонних: обычное пустое приветствие, которое выкрикнул какой-то шалопай.

Шофер тен Бройки включил указатель левого поворота, повернул налево, затормозил перед Американским баром Пьяцагалли и коротко кивнул мне через стекло — правые стекла роскошного лимузина также не были спущены; кивнул с видом человека, чувствующего себя не на месте в лакейской должности личного шофера и оскорбленного тем, что не может целиком посвятить себя профессии садовника. Я подумал, что спаги Фарид Гогамела был, наверно, не единственным лицом в «Акла-Сильве», который оказался не на своем месте… Только после того, как я постучал в правое стекло у заднего сиденья, Ксана опустила его. Стекло, отделявшее пассажирку от водителя, также было сегодня поднято, Ксана говорила довольно тихо.

— Бонжур…

— Bonjour, madame. — Видит бог, я не собирался произносить этот плоский каламбур, но я в самом деле решил, что Ксана приветствует меня по-французски.

— Бонжур отвез тен Бройку на вокзал…

— Йооп уже опять куда-то едет? Чтобы раздобыть себе новых датских догов?

— У него был международный разговор, после чего он сразу же отправился в Геную. Без Полы.

— В Геную?

— По-моему, речь шла о каком-то старом голландском пассажирском пароходе, который хотят купить итальянцы.

На этот раз я не мог удержаться от того, чтобы не сострить намеренно.

— Подержанный пассажирский пароход, совсем как новый, отдают задешево.

Больше всего меня поразила бледность Ксаниной беглой, но искреннейулыбки.

— Потом Бонжур заправился в том гараже, где он всегда покупает бензин, а сейчас он отвозит меня домой. Но ты тут ни при чем. Ты не гость, — с упреком сказала она, как бы оценивая сложившуюся ситуацию.

Нет, Ксана не могла знать о моем неудавшемся военном походе, не могла она знать и о том, что я пригвожден к этому месту, так как жду звонка.

В свой взгляд Ксана не вложила «всю душу», отнюдь нет. Молодая женщина в белом явно

не смотрела в мою сторону, она изучала ярко-зеленый плакат.

— Думаю, ты навряд ли пропустишь иннмюльский f^ete [274] .

Да, черт подери, именно сейчася должен ей всерассказать. Разве это не моя прямая обязанность? Надо отослать Бонжура и повести Ксану в Сувреттский лес (бар Пьяцагалли — неподходящее место для доверительных бесед). Пусть Ксана прочтет длинное послание Эльзабе… или я прочту его вслух… А потом, быть может, используя в качестве «отправного пункта» последнюю велосипедную прогулку господина Цуана, я расскажу ей о том, как гордо ушел из жизни Гюль-Баба. Сначала, конечно, без всяких подробностей. Не упоминая на первых порах о последнем номере Джаксы, о его прыжке на Мьёльнире, на белом жеребце помощника коменданта лагеря Гизельгера Либхеншля.

274

Праздник (франц.).

Светлой масти…

Подушки лимузина, на которые свисали концы Ксаниного шарфа, были такой же масти; да, волосы Ксаны покрывал белый шифоновый шарф метра в два длиной, завязанный узлом под подбородком. Никогда раньше я не видел этого шарфа.

— Откуда у тебя этот шарф точь-в-точь как у Айседоры Дункан?

— Мне его преподнесла Пола. Она приготовила шарф и для тебя тоже.

— Такой же длинный?

Ксана опять улыбнулась бледной, почти белой улыбкой.

— По-моему, короче и небесно-голубого цвета, как для бэби.

— Когда едешь в автомобиле с таким длинным английским шарфом, надо быть осторожной. Ты ведь знаешь, что случилось с Дункан? Неимоверно длинный конец ее шарфа, развевавшийся на ветру, обмотался вокруг оси колеса «седана» и…

— …Задушил знаменитую танцовщицу. Знаю. Но я еду не на «седане». Не на «седане». — С этими словами Ксана подняла боковое стекло и постучала по стеклу, отделявшему ее от шофера. Бонжур неуклюже повернулся вполоборота, и Ксана с той же бледной, почти белой улыбкой сделала грациозный знак ручкой; до меня вдруг дошло: не только нос, но и все лицо Ксаны было напудрено, слишком густо напудрено. Свою помаду цвета киновари Ксана стерла, когда на нее напал очередной приступ сонливости, стерла перед тем, как прилечь после обеда в «Акла-Сильве», а потом, видимо, забыла накраситься или же вместо того, чтобы провести по губам помадой, по ошибке провела пуховкой. Казалось, Ксана напудрила губы: теперь она улыбалась мне через стекло белыми губами… внезапно она еще раз опустила стекло:

— Тысам лучше будь осторожен, не поддавайся на свист сурков. — На секунду она вдруг задумалась, словно хотела добавить еще что-то, например назвать меня по имени — Требла, но потом замялась и ничего не сказала. Подняла взгляд, посмотрела мне прямо в глаза, впрочем, нет, не в глаза, а повыше, на лоб; синь ее зрачков была как нарисованная, она резко контрастировала с белизной шарфа и лица. — У тебя учащенный пульс. Я вижу. Ты и впрямь должен быть осторожен, мне бы не хотелось…

Она сделала свою излюбленную паузу, но за ней ничего не последовало; она опять занялась стеклом, а Бонжур свернул с шоссе у задней стены отеля и повел машину по улице города. Ксана сидела сзади на светлых подушках — белая в белом, — попрощалась она со мной, чуть заметно приподняв левую руку;.даже не оглянулась назад (впрочем, она почти никогда не оглядывалась назад) — так она покинула меня; я бросил последний взгляд сквозь стекло, почувствовал, что мне почему-то сдавило горло, и подумал: точь-в-точь Снегурочка.