Охота на волков
Шрифт:
— Сейчас, сейчас… — Валентин оказался в неудобном положении. Его окно смотрело на парк, и чтобы целиться в расстреливающих машину людей, ему приходилось перегибаться через скрючившегося напарника.
— Дьявол! — он перебрался наконец на заднее сиденье и бешено крутанул никелированный рычажок, опускающий стекло. Его «Узи» замолотил рассыпчатыми очередями, когда противник меньше всего ожидал какого-либо сопротивления.
— Торможу! — завопил Баринов. «Москвич» скрежетнул тормозами, почти уткнувшись в перегородившее путь дерево, и тут же тронулся обратно. Воспользовавшись короткой паузой, Валентин стремительно сменил рожок и, распахнув дверцу, выскочил наружу.
— Езжай! — приказал он. — Я ими займусь.
Машина противника тем временем разворачивалась. Пятиться подобно загнанному в ловушку «Москвичу»
— Ну держитесь!… — низко пригнувшись, Валентин бросился вперед. Чужие «Нивы», «СААБы» и «Волги» прикрывали его до поры до времени. Нырнув в первый достаточно широкий просвет, он упал на колени, с осторожностью высунул голову. Чужой «Москвич», точная копия машины «братьев Крутилиных», ехал, казалось, прямо на него. Внимание стрелков было сосредоточено на Баринове. Валентин медленно поднял автомат. Лобовое стекло надвигающегося автомобиля с треском лопнуло. Голову шофера откинуло назад. Не спасли их и бронежилеты. Тех, что стреляли, Валентин накрыл тотчас после водителя. «Москвич» вильнул в сторону и заглох. И тут же интуитивно почуяв опасность, Валентин обернулся. Он даже не успел рассмотреть, из чего именно целится в него бегущий к ограде человек. Опережая, полоснул очередью навскидку. Мимо! И тотчас вокруг зазвенели чужие пули, молотя по чугунной ограде, высекая снопы искр. Человек тоже бил из автоматического оружия, однако в этой дуэли повезло не ему. Вторая более прицельная очередь согнула бегущего пополам, и, сияя на солнце, умолкнувший «Стечкин» кузнечиком запрыгал по мостовой.
Кто-то поблизости закричал, а из неподвижного, скалящегося обломками стекол «Москвича» внезапно повалил дым. Баринов кое-как вывел машину из нечаянного тупичка, открыв дверцу, энергично замахал рукой.
— Ходу, Валя!
Бедро его было простреляно в двух местах, живот и грудь тоже оказались залиты кровью. Он морщился и скорее хрипел, чем кричал. Валентин содрогнулся. Это были их общие пули, рассчитанные на двоих, но Баринов оказался крайним, приняв все в себя. Так распорядилась судьба, и мощное тело приятеля превратилось в живой щит.
— Как ты? — Валентин поспешил к машине.
— Оклемаюсь, — Баринов через силу улыбнулся.
Валентин уже залезал в «Москвич», когда за спиной оглушающе громыхнул взрыв. Готовый в любой момент нажать спуск, он обернулся. Метрах в семидесяти от них ярко разгорался серебристый «Оппель». И там же, у самых колес, виднелась скрюченная мальчишечья фигурка.
Борис сразу понял, что его провели. Что такое подставка, он знал прекрасно, но впервые в качестве таковой использовали его самого. Понятие «верность» воспринималось им с большой долей скепсиса, и все же покойному полковнику он симпатизировал. А Климу Лаврентьевичу нет. Такая вот — странность! И потому без особых угрызений совести согласился помочь Валентину. Насчет полицейских и бандитов «Голливуд» гонит, конечно, полную лабуду, но одно там показано верно: такая категория, как напарник, очень быстро переходит в ранг святого. Можно нарушить долг, расплеваться с начальством, но продать напарника — самое последнее дело. И пусть временно, бестолково, но Валентин побывал в роли его напарника, успев спасти от верной смерти. Борис не чувствовал себя обязанным, — в их работе это было обыкновенным делом, — и все же необъяснимым образом ощущал, что, слепленный из иного теста, новичок и в будущем не предал бы его. Не предал, даже если получил бы на это специальное указание. Такие вещи тоже иногда чувствуются, а Борис был пареньком из сметливых, давным-давно заслужив право называться профессионалом. И когда он своими глазами увидел, как положили на снег парочку за оградой, как атакуют машину с Бариновым и Лужиным, до него впервые дошло, кого из него попытались сделать. «Слежка», о которой он сообщил Валентину, на деле обратилась в кровавую бойню. И что о нем подумали вчерашние гладиаторы, нетрудно было предположить.
Возле убитых в парке стояла на коленях незнакомая Борису женщина, а «Москвич» петлял между оградой и автостоянкой, расстреливаемый с пятнадцати шагов из автоматического оружия. К месту событий неторопливо плыл серебристый «Оппель». Кроме Клима Лаврентьевича там сидело еще трое. Люди на противоположной стороне улицы суматошно разбегались, возле разбитой витрины темнело чье-то тело. Медлить было нельзя,
В тот момент, когда голова адъютанта высунулась в окно, Борис взвел взрывное устройство, видом напоминающее скорее детскую игрушку, чем гранату, и шагнул ближе.
— Срочно для Клима Лаврентьевича! — Борис сунул цветную коробочку в руки ошарашенному адъютанту.
— Что это? Ты не мог выбрать более подходящ…
Борис до последнего момента стоял, опираясь руками о машину. Он словно удерживал ее на месте. На самом деле он знал, что стоит ему броситься на землю, как кто-нибудь из пассажиров «Оппеля» без промедления вышвырнет коробочку наружу. На эти штучки их тоже натаскали будь здоров. Вероятно, лишь один Клим Лаврентьевич, немо распахивающий рот, догадался в чем дело. Но временем он уже не располагал. Взрыв озарил пламенем салон, в одно мгновение погасив жизни находящихся в нем людей. Борис погиб чуть позже. Может быть, всего на пару мгновений — от страшного удара, сотрясшего тело при падении.
Как и было оговорено еще в машине, врачам Баринов должен был рассказать про шальные пули. В последнее время этим трудно было удивить. Да и про сегодняшнее ЧП скорее всего медики разузнает очень скоро. Выдумали и адрес, и новую фамилию. После чего тормознули первую встречную «Скорую», заставив принять на борт истекающего кровью Баринова. До самой больницы Валентин просидел с ним рядом, помогая врачам поддерживать на весу капельницу.
Баринов порывался о чем-то заговорить, но сил у него уже не было.
— Галине… — сипел он. — Что-нибудь придумать…
— Все сделаю. Ты только держись, — Валентин стискивал его кисть. Кажется, о чем-то расспрашивал сидящий возле доктор, но Лужин отвечал невпопад, а зачастую вопросов не слышал вовсе. Губы Геннадия снова зашевелились, и Валентин нагнулся ниже.
— Машину… Машину надо перегнать в гараж… Сколько там дыр-то! Обрадуется Галя-Галечка… А мы зря… Все зря… И взойдет солнышко… Девочки выйдут на пляж. А мы на песке. Море, тепло…
Он начинал бредить, и Валентин выпрямился. Уже у здания больницы, не дожидаясь санитара, вызвался помогать нести носилки. Прибежал уведомленный по рации хирург, и тотчас врачебный механизм закрутился. Лужина оттеснили в сторону, Баринова стали готовить к операции.
Выйдя на больничное крыльцо, Валентин некоторое время стоял, опустошенно прислушиваясь к себе, к долетающим издали звукам. Теперь все они долетали издали, — близкого ничего не осталось. Похрустывал под шинами автомобилей ледок, о чем-то спорили водители выстроившихся «Скорых», с аппетитом поглощая домашние бутерброды. Шумела приближающаяся весна, но шумела исключительно для других, не замечая застывшего на крыльце человека.
— И все равно, Ген, не зря, — шепнул он. — Все было правильно! И все было честно! Потому и погиб Боря… Этих парнишек надо было спасти! Не наша вина, что ничего не получилось…
Проходящая мимо женщина поглядела на него с подозрением. Зябко передернув плечами, Валентин медленно стал спускаться по ступеням.
Отец его любил приговаривать: «Болеть надо за сильного! Всегда только за сильного!» Удивительно, но ясная эта истина уже тогда в детстве встретила в нем молчаливое противление. Трепета перед силой Валентин не желал понимать. Может быть, потому что, сам того не зная, год от года он все прочнее входил в этот привилегированный класс. Только сильные посягают на сильных. В те времена, глядя на свои тонкие руки и плоскую мальчишескую грудь, он еще опрометчиво считал себя слабым. И оттого только возрастала его неприязнь к силе. Ошибочно причисляя себя к инородному лагерю, Валентин получал от этого своеобразное удовольствие. Так гордится депутат-оппозиционер своим противопоставлением власти, хотя и сам является представителем таковой. Когда же Валентин действительно стал сильным, сбалансировав внутреннее и внешнее, менять мышление было уже поздно. Таково свойство принципов — или вызревать рано или не вызревать вообще. Он стал самим собой, и менять что-либо уже не имело смысла.