Охота на зайца. Комедия неудачников
Шрифт:
— Куда вы? — спрашивает Изабель.
— Догадайтесь.
Я мчусь в девяносто пятый, к Латуру. Висячий замок по–прежнему на месте. Я испускаю вздох облегчения. Врач тут не побывал. Я открываю.
Жан–Шарль медленно, как автомат, поворачивает ко мне голову.
И тут я вижу.
Перед ним, налившись всей своей тяжестью, висит на наручнике тело Брандебурга. Его голова, свесившись вперед, почти касается колен сони.
Я медленно наклоняюсь к телу. Глаза вытаращены, рот разинут, а шея…
Шея перечеркнута толстой лилово–черной полосой.
— Теперь–то
Его глаза мокры от слез, которые не текут. Мертвец и безумец.
Я подхожу к нему и заговариваю мягко, словно с ребенком:
— …Мы были… Вы были почти дома…
— Я был вынужден. Он бы никогда не оставил меня в покое…
Я больше не знаю, что сказать. Не хочу больше встречаться взглядом ни с мертвым, ни с живым.
— Вы умрете за решеткой.
— За решеткой? Из–за этой сволочи? Посмотрим… Я убил международного жулика… А Франции нужна моя кровь… ВОЗ за меня вступится… На самом деле никто не заинтересован в огласке… И потом… не посадят же они меня в тюрьму… умирающего…
Я молчу.
Несколько мгновений смотрю в окно на плывущие дома ближайшего предместья.
Затем выхожу, прикрыв рот рукой.
8.12, должны проехать Шарантонский мост. По коридору становится трудно идти. Итальянская пара спрашивает меня, где им найти обменный пункт. В глубине замечаю Изабель, которая поднимается на цыпочки, чтобы лучше меня видеть. Она спрашивает глазами, я в ответ делаю знак рукой. Надо ей сказать. Я медлю какое–то мгновение, умоляя сам не знаю кого остановить поезд.
И вдруг она исчезла, словно ее резко затащили в купе.
Я почувствовал, как ярость заполнила все мое тело. С избытком. И ринулся вперед, все сметая на своем пути. Какая–то женщина упала, Ришар окаменел в моей кабинке, не осмелившись сказать мне ни слова, я сунул руку в свою сумку, порылся и вытащил пушку с глушителем, которую припрятал, ожидая, пока у меня ее потребуют. Когда я выскочил в коридор, все эти люди увидели ее и хором закричали. Я открыл четвертое — они дрались на полу, у врача в руке была какая–то блестящая штука, маленькое лезвие, он лежал сверху и уже высвободил одно колено, чтобы встать, уже замахнулся лезвием, и тогда я сунул глушитель ему под колено… И выстрелил.
Чтобы не слышать их криков, я зажал уши руками. Он выгнулся в тишине и рухнул на пол.
Ее лицо искажено ненавистью. Она пытается вылезти из–под этого неподвижного тела. Поезд остановился, я подумал было, что это из–за меня.
Мы всего лишь прибыли на вокзал.
Я закрываю глаза, ожидая, когда он снова тронется потихоньку к своему перрону. Темно, но я чувствую, догадываюсь, что он движется вдоль платформы номер два. Он дотягивает до самого вокзального навеса. И наконец застывает.
*
Коридор опустел без меня. Я увидел пистолет в своей руке и бросил его на пол. Надо взять свою сумку, прежде чем сойти. Я осматриваю свое купе, изучаю, наверняка в последний раз, бельевой бак, в который приходится нагнуться, чтобы достать оттуда последние чистые простыни, проверяю
Женский голос, доносящийся из всех громкоговорителей.
Я ступаю ногой на твердую землю.
Коллеги с флорентийского, проходя мимо, хлопают меня по плечу. Я улыбаюсь. Свежий ветерок ласкает мне шею, и я неловко иду вперед, до самого вокзала.
Люди обнимаются, ищут друг друга, обгоняют меня, спускаясь под землю, к метро и такси.
До станции Сен–Поль две остановки, потом немного ходьбы, и я окажусь на улице Тюренн. Пойду пешком. Рядом с кафе, прямо под рестораном «Синий поезд», вижу стоящих Ришара и Эрика. У меня впечатление, что они меня ждут. Стоит мне подойти, как они умолкают. Ришар не осмеливается ни на слово, ни на жест. Эрик слегка пятится назад. Я немного раздумываю, задрав нос кверху.
Затем неуверенно лезу к себе в сумку, роюсь там и достаю мягкий комок. Белый. Эрик заинтригованно смотрит на меня. Встревоженно. Чтобы он понял наконец, что это такое, я разделяю его надвое, на две шелковые перчатки. И запихиваю их в верхний карман его блейзера.
— На, держи. И больше не злись на меня за тот вечер в среду.
Под куполом тихо.
Я взглянул на выход «Дальние линии» и направился в ту сторону.
Комедия неудачников
Посвящается Чезаре и Елене, Джованни, Кларе, Анне, Иоланде и всем остальным.
Итальянцы не путешествуют.
Они эмигрируют.
1
— Придешь обедать в воскресенье?
— Не смогу… Работа.
— Даже в воскресенье? Porca miseria! [37]
Не люблю, когда он нервничает, наш патриарх. Но еще меньше люблю таскаться сюда в воскресенье, когда предместья словно оживают, особенно у входа в церковь или тотализатор. И то и другое я стараюсь обходить, с опасностью удлинить себе дорогу, но только бы не протягивать смущенно свою руку людям, которые знавали меня еще мальчишкой, а теперь задаются вопросом: преуспел ли я в жизни? Итальянцам всегда любопытно, что сталось с другими.
37
Черт возьми! (итал.).
— Ладно, попробую заглянуть в воскресенье.
Отец качает головой, давая понять, что ему на это, в конце концов, наплевать. Вскоре ему предстоит уехать в санаторий — лечить свою ногу. На целый месяц, как и каждое лето. И он, понятно, хотел бы повидаться со мной еще разок до отъезда. Как и любой другой отец, впрочем.
Мать по обыкновению помалкивает. Но я–то знаю, что стоит мне переступить порог родительского дома, как она закричит сверху на всю улицу:
— Если будет холодно, включай отопление!