Охотник за смертью: Война
Шрифт:
— Я это сделал ради тебя, Хэйзел, — пытался сказать он сквозь слезы. — Только ради тебя.
Он услышал идущие к нему шаги, но не поднял глаз. Ему было нечего сказать кому бы то ни было. Потом кто-то с голосом Хэйзел позвал его по имени. Он прекратил плач, надежда взметнулась в сердце, но лишь когда мертвая Хэйзел исчезла из его объятий, он понял и поверил. Он заставил себя поднять глаза: над ним стояла Хэйзел д'Арк. На этот раз — настоящая. Он тяжело встал и просто стоял и смотрел на нее, боясь коснуться, чтобы она не исчезла, а она неистово к нему прижалась, обняла, как утопающий хватается за спасательный круг. Так они стояли долго, тяжело дыша.
— Я думал,
— Все хорошо, Оуэн, — сказала Хэйзел. — Я здесь. И для тебя я всегда буду здесь.
Они разомкнули объятия и отступили посмотреть друг на друга. Оуэн стер последние слезы с лица тыльной стороной ладони. Хэйзел неловко улыбнулась. Она огляделась вокруг, увидела наваленные на полу приемной трупы и кивнула, пораженная.
— Ну, ты даешь, аристо. Напомни мне, чтобы я тебя никогда не сердила.
— Такого быть не может, — ответил Оуэн. — Хэйзел, я…
— Я знаю. Но поговорим об этом позже. Сначала мы должны сокрушить Империю. Оуэн покачал головой:
— Ох, Хэйзел! Дело прежде всего, и так во всем. К ним подошли Дженни и Джиль. Дженни только что кончила разбивать эсп-глушители, а у Джиля голова была повязана носовым платком, чтобы остановить кровь. Это был не самый чистый платок в мире, но Оуэн ничего не сказал. В окровавленной повязке древний воин выглядел, как пират старых времен.
— Отличное выступление, Дезсталкер! — бодро заявила Дженни. — Я поражена. Ты уверен, что ты не Матер Мунди инкогнито?
— Более чем, — ответил Оуэн. — Кем бы я ни был, но я не эспер. Это… что — то другое, большее.
— И все равно хорошая работа, родич, — сказал Джиль. — Ты зря тратил свою жизнь на науку.
Тоби и Флинн вынырнули из алькова, где прятались, и поспешили к остальным. Камера Флинна тащилась позади.
— Мы тоже живы и здоровы, если это кого-нибудь интересует, — несколько обиженно сообщил Тоби.
— Ну, за вас-то мы не волновались, — сказала Хэйзел. — Каждый знает, что журналистов труднее истребить, чем тараканов.
И тут все, не сговариваясь, повернулись и посмотрели на огромные серые стальные двери, ведущие ко двору Лайонстон. Наступила такая тишина, будто даже мертвые ждут, что сейчас будет.
— Постучимся? — спросила Хэйзел. — Или просто прорвемся внутрь?
— Я думаю, нам надо постучать, — предложил Джиль. — Лайонстон знает, что мы здесь. Она также знает, что ей нас здесь не удержать.
Будто поняв намек, двери медленно распахнулись, при всей своей массе — совершенно беззвучно. В приемную хлынул кровавый свет вместе с вонью серы и крови. Оуэн и Хэйзел выступили вперед с мечом и лучеметом в руке и вошли в Ад.
При дворе, перед Железным Престолом, Александр Шторм дал волю своему желанию покрасоваться. Жизнь имперского агента глубоко внутри Подполья требовала глубочайшей конспирации и маскировки, и теперь он дорвался до возможности показать, кто он такой. Императрица улыбалась ему благосклонно, Драм и Валентин смотрели очень ревниво. Разор и Саммерайл смотрели холодными глазами со своих мест чуть позади Трона, но их мнение Шторма не интересовало. Разор — инвестигатор, а Малютка — психопат. Сайленс, Фрост и Стелмах тоже не имели значения. Они-то, как всем известно, провалили задание императрицы, а он, Шторм, достиг блестящего успеха.
— Я стал агентом Империи в тот день, когда мятежники уносили свои головы в руках с Колд-Рока, — гордо сообщил он своим слушателям. — Я видел, как Джек был сражен и попал в плен, и я знал, что это конец всех надежд Восстания. А я сражался за него
Я было забеспокоился, когда Джек вернулся, но мнемотехники хорошо с ним поработали. Они постарались, чтобы он мало что помнил о событиях на КолдРоке, а тем более о моем переходе на другую сторону. Он даже не помнил, как я помогал мнемотехникам его пытать и кондиционировать, чтобы доказать свою верность новым хозяевам. Когда он появился, мне пришлось в конце концов встретиться с ним, иначе это вызвало бы подозрения. Что ж, мы снова были старыми друзьями, и он никогда не заглядывал глубже моей улыбки и не видел презрения в моих глазах. Теперь нужно было только дождаться наилучшего момента для произнесения контрольных слов, которые мнемотехники вложили в его подсознание. И вот он перед вами. Ваше Величество, безвредный, как новорожденный котенок.
— А эта охотница за скальпами? — спросил Разор. — О ней сообщали, что у нее развились пси-способности…
— Не волнуйся, — ответил Шторм. — Она до бровей накачана наркотиками и так нагружена цепями, что еле стоит. — Он вразвалку подошел к Руби и пнул ее под колено. Она тяжело рухнула на колени, цепи ее громко звякнули. Шторм рассмеялся и снова отошел к подножию Трона.
— Я думал, что Джек Рэндом — твой друг, — сказал капитан Сайленс.
Шторм пожал плечами:
— Был. А потом бросил меня, будучи всего лишь человеком. Легендарный герой не должен стареть и уставать и терпеть поражения чаще, чем одерживать победы. Мне надоело быть неудачником. Я хотел оказаться на стороне победителя, хотел богатства, роскоши и легкой жизни в возмещение за напрасно прожитые годы. Никто никогда не был мне благодарен за все те годы, когда я рисковал жизнью ради них, паразиты этакие. Никто никогда не сказал: «Спасибо, ты сделал достаточно, пусть теперь поработают другие». Нет, они хотели еще и еще. Даже Джек. Бой за боем на какой-нибудь Богом забытой скале, о которой я даже не слышал, и снова вести необученных крестьян против профессиональных солдат Империи, и все это напрасно. Вся кровь, и страх, и смерть друзей. Я устал от всего этого. И когда Джек был повержен и взят в плен, у меня было наитие, и я увидел безнадежность Восстания. Даже если нас ждала победа и мы свергли бы императрицу, ее заменил бы кто-нибудь такой же. Такова уж эта работа, и такова природа вещей. И я отдал нищету и безнадежность за богатство и безопасность. И за шанс ударить по мятежникам и заставить их отплатить за годы моей растраченной зря жизни.
— И все же он был твоим другом, — повторил Сайленс. Шторм ответил ему тяжелым взглядом:
— Он? Я даже не знаю, кто он теперь. Он должен быть стар, как я, а он молод. Он снова человек власти и судьбы, а я нет. Вся моя жизнь была несправедливой, и самой большой несправедливостью был он.
— Убью, — неразборчиво выговорила Руби Джорни. Все повернулись к ней, стоящей на коленях и согнутой под тяжестью цепей, изо всех сил пытающейся поднять голову. — Он тебе верил. Любил тебя, как брата. Сражался рядом с тобой. Я тебя медленно убью, гад вероломный. Я тебе вырву сердце и заставлю тебя его съесть. Цепи меня не удержат. Действие наркотика кончилось. Я успею увидеть твою смерть, пока еще жива.