Охотник
Шрифт:
— Как далеко она с этим зайдет?
— Кто знает. Нилон мог бы выстроить половину местных мужиков и привлечь Трей для голосового опознания, и я ума не приложу, что она вытворит. Опознает кого-то или как. Эта ее голова, я последнее время без понятия, что в ней происходит. Как ни покажется мне, что вроде сообразил, так она что-нибудь новенькое отчебучивает, и выясняется, что я все жопой наперед понял.
Лена ему:
— Надо ли нам что-то сделать?
— Типа чего? Если я дам ей понять, что знаю, чем она занимается, и это дурацкая, опасная, говенная затея, какая
Лена молчит. Кел не из тех, кто в обычных обстоятельствах выплескивает на окружающих свои паршивые настроения. Лену это не обижает, но возможные последствия ее глубоко беспокоят. Оказывается, она не умеет его раскусывать — на что он способен, если вот так его довести?
Кел произносит уже спокойнее:
— Как считаешь, может, тебя послушает?
— Скорее всего, нет. По-моему, она все решила.
— Ага, по-моему, тоже. — Он опять хохлится на стуле и тянется за стаканом. — Насколько я вижу, мы тут ничегошеньки поделать не можем. Прямо сейчас.
Лена ему:
— Она придет сюда ужинать?
— Поди знай, — говорит Кел, потирая глаза. — Сомневаюсь. Что, может, и хорошо, потому что мне хочется отвесить малой крепкий подзатыльник и сказать, чтоб умнела, к черту, поскорее.
Лене хватает ума не вдаваться.
— Что уж мы там решим стряпать, — говорит она, — лучше б оно было из моркови.
Кел отнимает руки от лица и смаргивает, глядя на стол, словно забыл, чем они тут заняты.
— Ага. Я не знал, примется она или нет, — раньше не выращивал никогда. Кажется, многовато посеял.
Лена вскидывает брови.
— Ты считаешь?
— Это лишь половина. Остальные пока в земле.
— Иисусе, Мария, Иосиф, — говорит Лена. — Вот что бывает, когда возвращаешься к природе. Ты это есть будешь, пока не порыжеешь. Морковный суп на обед, морковный омлет на ужин…
Келу удается улыбка.
— Научишь меня делать морковное варенье. На завтрак.
— Давай, — говорит Лена, допивая свое и вставая из-за стола. Прикидывает, что сегодня самый подходящий вечер, чтоб сделать исключение из своей политики не-стряпни. — Запарим морковное фрикассе.
В итоге делают говяжью жареху, обильно сдобренную морковкой. Пока готовят, Кел ставит Стива Эрла [56] . Собаки просыпаются от запахов и приходят намекать на обрезки. Сквозь музыку, их с Келом болтовню и шкворчание еды Лена почти слышит, как повсюду в теплом золотом воздухе поднимается в округе трескотня и суета — и доносится мерная сумрачная проступь Нилона сквозь это все.
17
За сорок пять минут до того, как лавке полагается открыться, Лена обнаруживает Норин на вершине стремянки: закатав рукава, сестра лихорадочно сгребает товар с полок и проверяет сроки годности — Лене известно, что эту задачу Норин обычно выполняет
56
Стивен Файн Эрл (р. 1955) — американский рок-, кантри- и фолк-певец и автор песен, продюсер, актер.
— Утро, — говорит она, высовываясь из крошечной кладовки, где Норин держит бумаги, хлопоты и чайник.
— Если ты пришла доложить мне, кто убил того англичанина, — огрызается Норин, угрожающе тыкая в Лену жестянкой с тунцом, — разворачивайся и топай вон в ту дверь. У меня голова, блин, лопается от соображений, и теорий, и — что там у Бобби Фини было? — гипотез, что это все за херня?
— Была у меня разок одна гипотеза, — говорит Лена. — Я ее нацепила, когда ходила на свадьбу там одну. Заварить тебе чаю?
— Ты о чем вообще? На чью свадьбу?
— Да я шучу, — говорит Лена. — О чем Бобби толкует, я без понятия. Тут что, пришельцы замешаны?
— А ты, блин, как думаешь? Рашборо этот ваш был правительственным дознавателем, вот что Бобби забил себе в голову. Прислали его сюда, чтоб словить пришельца и доставить его в Дублин. А все вот это про золото — оно чисто чтоб был повод по горам полазить. Слыхала такое?
— Я б решила, не чокнутее кое-каких других соображений, какие сейчас бродят, — говорит Лена. — Чаю-то хочешь?
Норин с трудом слезает с лестницы и плюхается на нижнюю ступеньку.
— С чая воротит. Подумать только, чтоб я когда такое сказала. Ты посмотри, в каком я состоянии, ты глянь на меня, хоть выжимай, будто я купалась. А еще только полдевятого утра. — Дергает щепотью блузку у себя на груди, пытается остудиться. — Я этой жарой сыта по самые брови. Ей-ей, закрою лавку и перееду в Испанию, вот как есть. Там хотя б кондиционеры.
Лена подтягивается и усаживается на прилавок.
— Кел делает чай со льдом. Надо было мне такого привезти.
— Эта хрень все внутри тебе портит, без молока она, без ничего. И не устраивай зад свой у меня на прилавке.
— Слезу, когда откроешься, — говорит Лена. — Тебе помочь?
На жестянку с тунцом, которая все еще у нее в руках, Норин бросает взгляд, исполненный ненависти.
— Знаешь что? Ну нахер. В другой день доделаю. Если какому идиёту охота вынести отсюда лежалый заварной крем, поделом ему. А то приходят сюда, сплетен им подавай.
Жалоб на то, что люди приходят сюда за сплетнями, Лена от Норин не слыхала прежде никогда.
— Тут вся округа вчера перебывала?
— Каждый мужик, баба и дитё на мили вокруг. Крона Нейгл, помнишь ее? Ей девяносто два года, она из дому не выходила с тех пор, как боженька еще деточкой был, а вчера внука заставила ее сюда привезти. И у нее тоже, блин, своя гипотеза, канешно. Считает, что это Джонни Редди сделал, потому что как-то раз Мелани О’Халлоран выбралась из дома с ним повидаться, а как вернулась, так пахла выпивкой и лосьоном после бритья. Я и не помнила даже, что Крона у Мелани бабка. Не то чтоб я ее виню, что она про то помалкивала. Мелани, в смысле.