Охотники за курганами
Шрифт:
— Ладно, ладно — будем с Императрицей вести торг, — поспешно согласился Полоччио, — однако пока мы лишь шерсть с живого барана себе на чулки меряем…
— Вот те на! — удивился Артем Владимирыч. — Ты же баял — клад! А не шерсть!
— По всем приметам — да, клад, — терпеливо отмахнулся Полоччио. — Кладов в земле много, да вынуть можно не каждый. Вот когда вынем, тогда и разговор продолжим — кому и с кем торговаться. Я же пришел пока просить о помощи к тому кладу добраться… Вот что я имею на этот счет!
Открыто, не таясь, Полоччио вынул на свет карту из малой тороки, открутил
Сентября, первого дня, в приемной зале Императрицына дворца собрались придворные — устраивался смотр новых фрейлин Екатерины. Граф Панин в этот раз явился не один, а прихватил с собою двух новоявленных корнетов Преображенского полка, полковником коего была сама Императрица. Оба корнета имели нерусскую принадлежность и происходили: фон Брюллов — из остзейских немцев, а Ван дер Вален — из потомков шведского полона Петра Великого, выкупленных в свое время, но отказавшихся от возврата на родину.
Смешливый и глуповатый фон Брюллов мало устраивал Панина по ходу задуманной комбинации, но потребных людей со времен Петра Великого в России сыскать было завсегда трудно. Для темного дела сойдет и этот отпрыск бесштанного вестфальского ротмистра. Тут делов-то, ума не требующих, а токмо что нижней готовности — на пятак!
— Туда смотри, бодливый селезень! — в сердцах одернул Панин вертлявого немца.
Он указал туда, где перед Екатериною, стоявшей в окружении придворных дам, делала реверанс молоденькая девушка. На миг поклона она уронила на свое лицо изумительно светлые волосы. Ее бальное платье скользнуло по гибкому телу, и немедля по платию засверкали блестки, режущие глаз даже при свете свечей.
— Бриллиант! — бухнул басом Ван дер Вален.
— Тебе ожениться пора, герр Вален, — не слыша шикающих сзади голосов, — проговорил граф Панин. — За этой барышней — огромное княжье состояние, немеряно земель и челяди.
— Я — готов! — вытянулся перед графом Ван дер Вален.
— Я — тоже готов! — корча ужимки вялым подбородком, сообщил графу и немецкий корнет фон Брюллов.
Императрица Екатерина Вторая через особого гарольда объявила собравшимся, что в ее штат приняты три фрейлины от высоких фамилий и по сему случаю объявляется праздничный ужин, а после — бал.
За сто рублей серебром, немедля данных графом Паниным, фон Брюллов согласился оказать содействие своему однокорытнику Ван дер Валену в стихийном, но мощном наезде на новую фрейлину Императрицы — княгиню Лизу Трубецкую.
Таковой «наезд», по внутреннему языку молодых преображенцев, состоялся сентября третьего дня, когда новеньких фрейлин в первый раз проводили в дортуар женской половины Летнего дворца Императрицы.
Тот дворец был строен хламно, кривулями, свечи комнатные дамы жестоко экономили — на свой кошт их заносили, а посему наезд корнету Ван дер Валену удался на славу.
Закутанные в темные плащи молодые гвардейцы дождались прохождения фрейлин по темному угловому отрезку коридора, фон Брюллов тюкнул Лизу Трубецкую огромным кулаком по голове. Вдвоем ее легко утащили без
Утром, переждав переполох, граф Панин ввел в кабинет Екатерины юного Ван дер Валена.
— Он, матушка, свершил… правда, по огромной и безумной любови, сей ночной поступок, героя коего ты изволила приказать сыскать и немедленно.
Екатерина поразилась, с каким цинизмом граф представил ей, им же, всего вероятнее, и подговоренного безродного хлыща. Ловко заходит граф с козыря, пусть и не с туза, но с короля — точно.
— Жениться на моей фроляйн… — тут Екатерина услышала будто со стороны свою онемеченную речь, да бог с ней, с речью! — жениться на обесчещенной тобою Елизавете Трубецкой, девице княжеского рода, ты, шалопай, — согласен?
— Согласен, — пискнул высокорослый шалопай, — да вот как по сему факту примут решение невестины родные? Выручи, матушка-заступница!
Корнет, наученный графом, пал на колени и пополз к туфле Императрицы — целовать. Пока целовал, Императрица передумала подключать графа Панина к обдумываемой ею интриге противу Императора Иоанна Шестого, избывающего жизнь втайне от мира, среди каменных равелинов Шлиссельбурга. «Самой надобно изыскать вот такого же… урода военного, нищего да настырного, да, упаси Бог, никак не русского!»
— Встань, мой мальчик! — неожиданно ласково произнесла Императрица и потянула Ван дер Валена да волосья. — Встань. Еще нападаешься на колени перед невестиной родней!
Утром, в доме на Фонтанной перспективе, что числился вторым домом от Невского прешпекта, князь Владимир Анастасиевич, прознав от поверенных лиц о ночном случае с Лизой Трубецкой в Императорском дворце, враз обсурвел — впал в бешенство крови. Отрубил руку гонцу — тот голову смог увернуть, стар уже был князь; саблей снес дубовые косяки дверей — пробивался на улицу. Его безоружно держали четверо ближних вар-йагов, — посланных в Петербург с-под Трубежа князем Трубецким, как Лизину тайную охрану. Двоих вар-йагов Владимир Анастасиевич сумел-таки достать дедовской саблей, те отползли в угол, шипя ассурские противобожия. Двое остатных похватали напольные канделябры и без уверток, грубо, стали теснить Владимира Анастасиевича к раскрытому во двор окну.
Потеснили.
Со двора, в окно, рослые вятские челядинцы разом выплеснули на князя шесть банных шаек ледяной колодезной воды. Князь помутнел глазами и в беспамятности осел на пол.
И тем же ранним днем, пока князь не пришел в себя, два Вар-йага ушли конной заводней — о троеконь каждый — на Трубеж, к отцу Лизы, старому князю Ивану — Рутвягу-Трубецкому. Ушли с черной вестью.
В ночь же, по концу того судорожного дня, когда Императрица Екатерина вела куртаг и потчевала карточной игрой нового посланника императора Австрии — графа Шулленбурга, рослый лакей принес ей на золотом подносе бумагу красноватого оттенка. Улыбнувшись графу Шулленбургу — нос граф имел короткий и торчком, как у сынишки Императрицы — Павла Екатерина распечатала послание и застыла, уперев глаза в бумагу. Там рукою князя Гарусова, да с его же подписью, были начертаны пять строк: