охранники и авантюристы

Щеголев Павел Елисеевич

Мануйлов был представлен д. с. с. Рачковским г-ну Кавар (mr. Cavard), бывшему тогда директором Sûrété générale, после чего в течение двух лет в распоряжение Мануйлова представляли все, что он только желал: перехваченные телеграммы, письма, донесения французских чинов и т. п. Некоторые официальные бумаги были в подлинниках доверены Мануйлову, который так их никогда и не возвратил и вообще, как выражаются в Sûrété générale, „недостойным образом обманул оказанное ему французскими властями доверие“.

В Министерстве внутренних дел очень боятся, не попали ли уже или не попадут ли в руки Бурцева некоторые из этих документов, предъявление которых в Палате депутатов, как несомненное доказательство содействия, оказанного русской полиции во время японской войны со стороны полиции французской, вызвало бы небывалый по сенсационности скандал.

Докладывая

об изложенном, имею честь присовокупить, что в Sûrété générale очень желали бы получить сведения о результатах произведенного у Мануйлова обыска».

По приказанию генерала Курлова Sûrété générale была ознакомлена с протоколом обыска у Мануйлова.

Обыск у Мануйлова не дал никаких серьезных политических результатов; Департамент полиции решил дать ход скопившимся в департаменте и Охранном отделении материалам, изобличавшим Мануйлова в шантажах, вымогательствах и так далее. Против Мануйлова было наряжено следствие, которое вел судебный следователь по важнейшим делам П. А. Александров. Следствие, как полагается, велось медленно. Мануйлов пустил в ход все ресурсы. Он двинул вперед связи, стал сам забегать к департаментскому начальству.

Не имея возможности обращаться непосредственно к П. А. Столыпину, Мануйлов изготовил обширное письмо-исповедь на имя В. А. Чумикова, заведовавшего прессой, для передачи П. А. Столыпину. Мы уже цитировали из этого письма части, относившиеся к службе Мануйлова; приводим теперь конец этого письма. Рассказав о работе с полк. Нев-{146}ражиным, сообщив о том, что он «поставил» ему двух сотрудников, Мануйлов пишет:

«Некоторое время спустя, без всякой причины, мне было объявлено, что я не нужен. За время моей работы с Невражиным я был командирован в Париж и там устроил издание книги „Правда о кадетах“, напечатав ее в „Nouvelle Revue“. Мне пришлось снова остаться без места и без всякой материальной поддержки. Я не сделал ни одного некорректного шага; зная всю деятельность Невражина и его агентов, мне не могло прийти в голову сделать какую-либо неловкость. Невражин продолжал меня уверять, что вся организация прекращена, а люди, мною введенные в дело, говорили мне противное. Я смирился и с этим пассажем. Мои давнишние отношения с „Новым временем“ дали мне возможность обратиться к Сувориным, которые приняли меня хорошо, невзирая на травлю всех левых газет, которые продолжали помещать враждебные мне заметки и считать меня деятелем Департамента полиции. До поступления в „Новое время“ мне приходилось очень тяжело в материальном отношении, так как все было почти перезаложено, и я жил надеждой получить какое-либо место. Долги, сделанные мною под мое наследство (отец оставил мне более 100 тысяч рублей на срок по достижении 35-летнего возраста), докучали мне и отравляли мне существование. Я принялся за газетную работу, видя в ней одно спасение, как нравственное, так и материальное; я был свободный человек; мне думалось заработать как-либо необходимую сумму на жизнь (мне тогда приходилось жить на две семьи). В это время ко мне обращались многие лица, прося хлопотать по их делам. Будучи частным человеком, я счел возможным принять на себя некоторые хлопоты. Среди, таких лиц были двое евреев - Шапиро и Минц. Первый хлопотал об открытии типографии, второй - разрешении ему права жительства. Первое дело увенчалось успехом, и я получил от него несколько сот рублей; второе дело не устроилось, и я был вынужден войти в соглашение на предмет взятого аванса (я выплачиваю и теперь по 100 рублей, уплатив уже 600 руб.; остается еще 900 руб.). Служба в „Новом времени“ пошла хорошо, и я, {147} конечно, бросил всякие дела, которые брал из нужды, выброшенный на улицу департаментом, которому я отдал лучшие годы моей жизни, не щадя себя и подставляя все время мою голову под удары революции.

И вдруг - обыск, грубый, как у революционера-бомбиста. Обыск ничего не дал, ибо у меня ничего не было. Я узнал, что был донос некоего Рабиновича, изгнанного агента, шантажиста, торговавшего здесь, в Петербурге, своей женой. Но это не все. Я узнал о том, что следователь по важнейшим делам Александров ведет против меня дело, которое возбуждено Охранным отделением. Я узнал, что еврей Минц был вызываем в Охр. отд., где ему, под давлением жандармского офицера, было приказано рассказать невероятную историю; то же самое проделали с Шапиро, которому грозили новым закрытием типографии и так далее, если он не покажет против меня. Все это делалось Комиссаровым, который настоял на посылке дела следователю. Я знаю о том, что П. А. Александров допрашивал многих, и думаю, что ни один честный человек не мог показать против меня. Но создается дело, желают скандала. Кому

он нужен? Я не сделал ничего дурного; будучи частным человеком, я хлопотал по делам; это не возбраняется законом. Я не выдавал государственных тайн, не был в сношениях с кадетами и не изменял своей родине. Можно выгнать человека, можно его лишить материальной поддержки, но, я думаю, не к чему его преследовать ради преследования. Если бы я был прохвостом, я взял бы деньги, предложенные мне г. Б. от кадетов, а ведь они мне предлагали в то время, когда кадеты были в моде и многие сановники надеялись видеть их министрами. Всего не расскажешь. Происходит вопиющая несправедливость. Я вам всего рассказать не могу. Пусть меня позовут, и я все расскажу. Если будет неправда в моих словах, пусть карают, но нельзя же в угоду Комиссаровым создавать дела и подставлять голову и честь человека за то, что он всю жизнь оставался верным слугою того дела, которое ему было поручено. Вы хотели услышать от меня правду - я вам ее сказал. Делайте с моим письмом, что хотите. Я считаю вас честным человеком».

Соображения Мануйлова, очевидно, были убедительны, и П. А. Столыпин, прочитав это письмо, отправил его Курлову, {148} при пометке: «Довольно любопытное письмо… Что вы о нем думаете?».

В октябре 1910 г. Мануйлов попробовал было сыграть на свою политическую осведомленность и нужность. Он забежал в Департамент полиции и повидался с С. П. Белецким, тогда вице-директором департамента. Белецкий рассказал о своей беседе Н. П. Зуеву и счел нужным зафиксировать ее еще и в особом письме (от 2 сент.), нами приводимом:

«Его превосходительству г. директору Департамента полиции.

В дополнение к моему личному докладу о явке ко мне Мануйлова, по-видимому, несколько встревоженного делом Меньшикова, честь имею доложить, что Мануйлов, явившись сегодня в департамент и доложив заранее курьеру Андрееву, что он имеет срочное, важное от редакции дело, сообщил, 1) что возвратившийся из-за границы сотрудник „Нового времени“, бывший в последние дни, во время заседаний сейма, корреспондентом „Нового времени“ в Финляндии, заявил, что третьего дня в Гельсингфорс приезжал Б. Савинков вместе с Конни Цильякусом, пробыл один день и сейчас же уехал, получив значительную денежную поддержку. Редакция „Нового времени“ хотела было поместить об этом заметку, но затем, в интересах сознания обязанности, уполномочила Мануйлова заявить об этом в департамент. 2) При этом Мануйлов добавил, что родная сестра Савинкова замужем за сотрудником „Нового времени“ Краковым и очень дружна с Савинковым, и он имеет основание думать, что ей известно постоянное местопребывание Савинкова, с которым она, бесспорно, состоит в переписке.

Вместе с тем тот же Мануйлов представил письмо доктора Поли, проживающего на Казанской ул., д. № 1, заявляющего себя сотрудником иностранных газет, хотя редакция „Нового времени“ ему не доверяет, считая его австрийским шпионом. Он предлагал ему, Мануйлову, явившемуся к нему на свидание по письму в „Европейскую“ гостиницу, 10 000 руб. за участие в трудах, могущих осветить перед иностранной прессой, в связи с предстоящим при начале открытия сессии Государственной думы печатанием разоблаче-{149}ния Меньшикова, в первую очередь статьи о краже шифров, деятельность департамента последней эпохи, путем издания особой книги.

Этим обстоятельством Мануйлов, несколько прикосновенный к этой эпохе, видимо встревожен, что я могу судить из заявленной им готовности использовать „Новое время“ для целей департамента, путем помещения необходимых о Меньшикове в интересах департамента статей раньше, чем появятся инсинуации Меньшикова.

Ничего ему на это не ответив, я сказал, что все, им мне сообщенное, я представлю вашему превосходительству, что и исполняю».

О своей угодливости и желании послужить родному департаменту Мануйлов имел случай еще раз заявить в любопытнейшем письме на имя генерала Курлова от 24 декабря 1910 г.:

«Ваше превосходительство, корреспондент „Русского слова“ (от 16 сего декабря) сообщает, что в непродолжительном времени предстоят разоблачения Бурцева по вопросам разведочной агентуры (наблюдения за посольствами и т. д.), по поводу коей Бурцев получил сведения от бывшего агента Леруа, находившегося на нашей службе. Ввиду того, что эти разоблачения могут вызвать значительные осложнения и газетную полемику против России, я позволяю себе доложить вашему превосходительству, что, если бы вашему превосходительству благоугодно было, я мог бы представить данные, которые могли бы до известной степени парализовать гнусную выходку Бурцева и подкупленных им агентов. Может быть, ваше превосходительство сочтет полезным приказать кому-либо из ваших подчиненных войти со мною по сему поводу в переговоры. Вашего превосходительства преданный слуга И. Мануйлов».