Окаянь
Шрифт:
— Кого не учит? — не понял Зотагин.
— Тех, кто стрелял в этого американца, — сказала Прасковья Яковлевна. — кого ж ещё. Чего они показать хотели? И кому?
— А вдруг у них была на то причина, — неожиданно возразила Вероника.
— Уймись, девонька, — отмахнулась Прасковья Яковлевна. — Какая-такая нужна причина, чтобы отправить к праотцам столько людей!
— Зря иронизируете, Прасковья Яковлевна, — не унималась Вероника. — Вы же сами историю преподавали. Там ведь масса подобных примеров. И причины для выражения недовольства там тоже были. Ведь были?
— Ты это про террористов что ли? — обернулась к ней Прасковья
— Там зенитка была, — сказал Зотагин.
— В этот раз зенитка, — Прасковья Яковлевна закрыла ноутбук и развернулась к ним вместе с креслом. — В другой – что-нибудь ещё. Там, Саша, много чего было. Кроме зенитки этой. Пользовали без разбору всё, что под руку попадёт. Яд, кинжал, бомба… Хоть табакеркой в висок, как Российскому императору Павлу. И такое было. А потом шли на каторгу. Это в лучшем случае. Чаще их отправляли на виселицу.
— И откуда только, тётя Пана, ты всё это знаешь, — сказал Зотагин.
— Отсюда, Саша, — показала на книжные полки Прасковья Яковлевна. — Тут о многом сказано, лишь бы знать хотелось.
— Ну это давно было, — возразила Вероника. — Сейчас другое время.
— Время другое, а методы, как видно, совсем не изменились, — заметила Прасковья Яковлевна, кивнув на ноутбук, — Вот убили этого американца, а дальше что? — продолжила она. — А дальше на его место пришлют другого. И неизвестно, будет ли он лучше прежнего. Может, намного хуже будет. И что? Опять стрелять? Так ведь и другая сторона в долгу не останется. Тоже стрелять начнёт. А не стрелять, так сажать по малейшему подозрению. Надолго. Американцы, если дело касается их соотечественников, не церемонятся. А тут убили именно их подданого. Так что не завидую я этим стрелкам. Чем бы они не руководствовались, какими бы лозунгами не прикрывались.
— А им обязательно надо чем-то прикрываться? — усомнилась Вероника.
— В истории, Вероника, всегда прикрывались. Во все времена. — ответила Прасковья Яковлевна. — И всегда чем-нибудь высоким, зовущим к самопожертвованию. Либерте, эгалите, фратерните, к примеру. Это по-французки. Свобода, равенство и братство, если на наш перевести. Как сказала бы сейчас молодёжь, прикольная завлекалочка для крутой тусовки. С мордобитием и стрельбой. Исторически так всегда и было. Дрались не на жизнь, а на смерть. ради тех, кому эта драка выгодна. Да-да, девонька, и не спорь даже. После драки всегда появляются те, кто получит власть и деньги, и кто окажется на месте свергнутых недовольными. Власть и деньги, девонька. Вот что всегда движет провокаторами, что ведут дураков на убой, — повторила Прасковья Яковлевна. — А дураков этих, готовых плясать под чужую дудку, всегда в достатке было. И сейчас как видно не перевелись. Так что нечего их защищать.
— Почему сразу дураков? — продолжала стоять на своём Вероника.
— Почему дураков? — переспросила Прасковья
— Пора, тётя Пана, — прикрыв рот ладонью, зевнул тот. — Завтра надо выехать пораньше. Чтобы в график попасть. И потом ещё околоток этот…
Глава 5
5.
Едва брезжило, когда они вышли из дома. Склоны дальних сопок были подёрнуты пеленой тумана. Пахло сыростью и грибами. Поселок медленно просыпался. В окнах зажигались огни, где-то хлопнула дверь. Неподалеку запоздало, кукарекнул петух. В ответ забрехал чей-то пёс. Всё было настолько обыденно, что вчерашнее сейчас казалось Зотагину далеким и надуманным. Осталось где-то там вдали. И произошло вовсе не с ним, а с кем-то другим, ему незнакомым. А он, настоящий, сейчас хлопнет дверцей, прогреет дизель и дунет по знакомому, езженому-переезженому тракту. Вот только Вероника никуда не делась. Стояла рядом. Живым напоминанием о том, что хотелось забыть. Девушка поёживалась от утренней прохлады, хотя переоделась в джинсы, свитерок под горло. Вчерашнюю одежду вместе с вызывающе-красной курткой она уложила в спортивную сумку на ремне. Сумка висела на плече Вероники и, судя по размерам, в ней было много чего ещё необходимого при кочевом образе жизни.
Тётя Пана вышла их проводить. Она зябко куталась в пуховую шаль.
Красно-белый капот и кабина тягача блестели от утренней росы и даже на вид казались стылыми. Тент фуры местами потемнел от влаги.
— Спасибо за всё, тётя Пана, — сказал Зотагин. — Извини, если что не так.
— Ладно, чего уж там! — отмахнулась та сухой ладошкой. — Ты заезжай, Саша. Не забывай старуху. Тебе я всегда рада.
Во дворе за её спиной громыхнул цепью Ретиф. Из приоткрытой калитки неторопливо вышел Брыся. С изящной лёгкостью запрыгнул на лавочку возле палисадника. Сел, обернувшись хвостом.
— И ты провожаешь! — подмигнул коту Зотагин.
Потом неторопливо обошёл машину, проверяя, всё ли в порядке. Пнул ногой по скатам. Осмотрел пломбы на фуре.
— Поехали мы, тётя Пана! — Зотагин открыл дверцу кабины.
Вероника уже забралась на пассажирское сиденье. Сумку она забросила в жилой отсек за кабиной.
— С Богом! — перекрестила их Прасковья Яковлевна.
Мотор завёлся с пол-оборота. Сашка с минуту погонял его на холостом ходу, махнул на прощание Прасковье Яковлевне и тронул машину. Доехал до конца улицы, развернулся на пустыре и повёл «Петруху» к выезду из Заманихи.
Прасковьи Яковлевны возле ворот уже не было. Зашла в дом. Кот по-прежнему сидел на лавочке.
— Хорошая старушка, — заметила Вероника, когда они проезжали мимо.
— Тётя Пана-то? Конечно, хорошая! — охотно согласился Зотагин. — Я её давно знаю. Мы с отцом, земля ему пухом, тоже часто у неё останавливались. Ещё когда вдвоём ездили.
Миновали ржавеющий вертолёт. За деревянным мостом мелькнул указатель с перечёркнутым названием посёлка. На русском и английском.
— И всё-таки она не права, — неожиданно заявила Вероника.