Окаянь
Шрифт:
Зотагин медленно ехал по улице. То с той, то с другой стороны на шум мотора лениво, для проформы, гавкали дворовые псы. Они здесь к машинам давно привыкли.
— Бизнес у местных такой, — пояснил Зотагин. — Гостиничный. Намотаешься в дороге, а тут тебе и стол, и дом. Хоть отдохнешь по-человечески. Многим нравится. Мне тоже, — он притормозил, объезжая «Дунфын». Водитель припарковал его задним бортом тентованного кузова к воротам, отчего капот грузовика высунулся на дорогу. — Вон и китаец тоже заночевать собрался… Хорошо бы ещё машину правильно ставить научился… Привет, Лукич! Как дела? — высунулся из окна машины Зотагин возле следующего двора.
— Идут помаленьку, — откликнулись
— Ага!
— А то у меня определяйся. Я нынче свободный. Груздочками солеными угощу. И тем, к чему их приложить следует. На кедровых орешках! Сам настаивал.
— В следующий раз, Лукич. Маринка-то как? Поправляется?
— Зажило, слава Богу! Бегает уже.
— Внучка его, Маринка, этим летом ногу сломала, — пояснил Зотагин, когда отъехали. — Играли на вертолёте, ну ты видела его возле околицы, она и прыгнула неудачно. Давно пора убрать этот хлам. Детей туда как на мёд тянет.
— Ты говорил, она учительница…
— Тётя Пана-то? Была учительницей, до того, как в Заманихе семилетку отменили и только начальную школу оставили. Теперь семилетка в соседнем поселке, а у них самих есть, кому историю преподавать. Вот тётя Пана и ушла, хотя работу предлагали. Не согласилась. Стара, говорит, я каждый день туда – обратно по тридцать верст ездить. Теперь живет одна. Лет десять уже как вдовствует. Муж в тайге пропал. Слухи ходили, будто он с контрабандистами связался. Камешки и все такое. На якутской стороне и пропал. С их погранцами лучше не шутить. Тайга им дом родной. С тех пор одна на хозяйстве. С котом и собакой. Ну и куриц ещё с десяток держит… Все, приехали!
Зотагин остановил машину возле пятистенка под шатровой крышей и выключил двигатель. С минуту вглядывался в длинный силуэт грузовика, смутно белевший через три двора. Может, знакомый кто?
Звякнула щеколда калитки, и со двора к ним вышла маленькая старушка в джинсах, кроссовках и накинутой на плечи куртке.
— Никак Саша приехал, — узнала она красно-белый тягач.
— Я, тётя Пана! — отозвался из кабины Зотагин. — Только я сегодня не один. Двоих на постой пустишь?
— Никак напарника себе подыскал?
— Не совсем, тётя Пана… Тут такое дело…
— Да вижу я, вижу уже! — Прасковья Яковлевна через открытую дверцу кабины разглядела, Веронику на пассажирском сиденье. — Вижу, что не напарник! Ладно, не гнать же вас теперь. Проходите, нечего на улице-то стоять, — посторонилась она.
Они вошли на крытый тёсом просторный двор. Прямо перед ними было крыльцо о трёх ступеньках перед дверью в холодные сени. Там горел свет. Справа тянулась бревенчатая стена амбара с прорубленными в ней маленькими окошками. Вход в амбар был утеплён брезентовой занавесью. От калитки к крыльцу шел деревянный настил, положенный еще хозяином. Тут же во дворе стоял большой японский джип-внедорожник.
— Ты же продать его хотела, тётя Пана, — сказал Зотагин.
— Передумала. Самой пригодится. В магазин съездить или ещё куда. Ноги-то уже не те. Прожорливый, правда, зараза! А бензин-то нынче дорог. Особо и не разъездишься.
Из конуры возле крыльца, громыхая цепью вылез здоровенный лохматый волкодав. Вопросительно взглянул на хозяйку.
— Свои, Ретиф, — успокоила его Прасковья Яковлевна. — Иди на место.
Волкодав для порядка обнажил клыки, глухо гавкнул и послушно скрылся в будке. Зотагина он знал, а в Веронике не узрел достойного противника. Поэтому гостей в дом пропустил.
— Хорошая собачка, — опасливо похвалила пса Вероника.
Глава 4
4.
Сибиряк
Мимо дома, мазнув по окнам светом фар, проехала машина. Из кухни доносились обрывки фраз. Зотагин оказался прав. Тётя Пана и Ника нашли общий язык. Он прислушался.
— … трудно воспринимают общую картину мира. А так, обычные дети.
— Мне с этими, как вы говорите, Прасковья Яковлевна, обычными детьми, хватило полгода работы. Сбежала, честно признаюсь! Ювеналка превратила их в настоящих монстриков. Слова поперек не скажи. Сразу жалоба в комитет по защите – и получай привет под роспись. А на уроках? Ответы – просто песня! Два притопа, три прихлопа! Знания на уровне детского сада. Невнятный лепет. Уши вянут! Эти тарелки куда?
— Вон туда, на полку… Двоечников, Вероника, всегда хватало. Лентяи такие попадались, что хоть кол на голове теши.
— Вы даже двойки ставили? И родители не возмущались? С ума сойти!
— Не возмущались. Ещё и подзатыльник могли недотёпе отвесить. Это у вас, в городе с ювенальными законами, как с писаной торбой носятся. А здесь не до них. Здесь работать надо… Как там Саша, не заснул?
— Сейчас посмотрю.
— Пойди, посмотри. И ещё. Спать будете в разных комнатах. У меня не публичный дом.
— Напрасно вы…
— Напрасно или нет, не скажу. Не знаю, да и знать не хочу. Дело в другом. Посёлок у нас маленький. На каждый роток не накинешь платок. Осуждать тебя не собираюсь, но предупредить должна. Чтобы без обиды.
Без обиды не обошлось. Обида красными пятнами читалась на лице Вероники, когда она, выйдя из кухни, так посмотрела на Зотагина, будто это он был виноват во всех её бедах. Причём, не только нынешних, но и прошлых и, возможно, будущих тоже. Розовый парик она сняла и сейчас, с короткой стрижкой, была похожа на пацана, готового броситься в драку. Следом, вытирая руки полотенцем, вышла Прасковья Яковлевна. Очки сползли на кончик носа, тонкие губы поджаты. Вот перед ней Зотагин действительно испытывал вину. За то, что приехал не один, а с профессиональной попутчицей, чем поставил хозяйку в двусмысленное положение. Правда, осознал он это только сейчас, после услышанного разговора на кухне. Прасковья Яковлевна права. Кто угодно мог пустить слух, будто бывшая учительница предоставляет заезжим определенные услуги. Это к постояльцам местные с добротой душевной, а какие у них между собой отношения – поди разбери.