Окаянная Русь
Шрифт:
— Вот как! — всё более дивился Прошка. — Стало быть, его в Угличе нет?
— Как же это вы пошли воевать, не зная кого? — в свою очередь удивился монах.
— Не было нас на Руси, а до Ливонии и благие вести не сразу доходят. Что ты знаешь ещё, старец?
— Всё, кажись. — И, подумав, добавил: — Бояре к нему со всей Руси съезжаются... А ещё жёнка его, великая княгиня Мария, у нас в монастыре рожала, так игумен повитухой был. Вот ведь как оно бывает... Василий тогда совсем растерялся, слепой ведь! А баб не доищешься.
— Как же она родила? Неужто
— Куда же денешься? Трифон сначала очистительную молитву прочитал, а потом и бабы посмел коснуться. Так и принял чадо на руки. Он же и крёстным отцом стал. Но только князь в монастыре не задержался, сразу в Тверь уехал, к великому князю Борису Александровичу, помощи просить против Дмитрия Юрьевича.
— Ведь не ладил же он с тверским князем?
— Не ладил, — согласился монах, — только Борис Александрович протянутую руку не отстранил, пожелал свою дочь видеть обручённой со старшим сыном Василия, тогда, говорит, и дружиной тебе помогу.
— А Василий что?
— Василий говорит, бери младшего, Юрия. А тверской князь не хочет: ты, говорит, дочь мою со старшим обручить должен, только тогда и поладим. А без моей помощи Дмитрия не одолеешь.
—А где сейчас Василий?
— В Твери, где же ему ещё быть?
— Спасибо тебе, монах. Гонцов в Тверь слать надо. Ну теперь Шемяке не устоять!
— Это тебе спасибо, — отозвался чернец. — За правое дело стоите.
— Боярин Прохор Иванович, — подскочил к Прошке разудалый рында. — Татары в двух вёрстах показались! Мы на сопку поднялись, а они клиньями по полю идут. Боярин, что делать?
— Татар-то много?
— Тьма! В нашу сторону идут!
— И неймётся им! — буркнул Прохор Иванович, чувствуя, как забурлила кровь перед сражением. — Чёрт бы их побрал. Веди! Где увидел? — И, поддав коню шпорами, поторопил рынду.
Монах ещё стоял на дороге. Ратники всё так же безмятежно следовали вперёд, не подозревая о близившейся беде. Кто-то из них высоким сильным голосом затянул песню, а затем, подхваченная многократно, она полетела над лесом. Оттуда, бренча саблями, показался пеший отряд воинов. Некоторое время чёрную рясу монаха можно было рассмотреть среди красных рубах отроков, потом пропала и она.
Прошка Пришелец приставил ладонь ко лбу, словно дозорный, пытаясь разглядеть татарские знамёна. Далеко. Не видать! Однако татары вели себя странно: не скрывались по лощинам и оврагам, чтобы не быть обнаруженными раньше времени, а шли полем, высоко в небо подняв бунчуки. Думали, видно, что прятаться им не от кого, а Василия Ярославича они не боялись совсем.
Но вот первые всадники, шедшие в голове колонны, замедлили ход, потом остановились вовсе, заприметив на косогоре русский дозор.
— Татары-то, никак, казанские! — удивился Прохор Иванович. — Насмотрелся я на них, в плену сидя. Видишь, на знамёнах дракон?
— Вижу, государь.
— Только они его и малюют. Однако как же они прошли через Нижний Новгород? Там дозор наш сильный стоит.
Татары не спешили уходить, сбились в круг, и до Прошки доносились отдельные слова.
— Ругают
— Пустили мы нехристей на нашу землю, а теперь и не спровадить!
Подошла дружина Василия Ярославича, растянулась по всей сопке и застыла, ожидая указа.
— Боярин, — ткнул отрок Прошку в бок. — Никак, татарин к нам спешит?
Действительно, от группы татар отделился один всадник, тот самый, в рыжей шапке, и, размахивая копьём, к которому было привязано белое полотнище, поскакал к русским. Низкая лошадка весело перебирала короткими ногами и уверенно взбиралась на холм.
— Урус! Урус хорошо! — орал татарин, размахивая копьём, и полотнище яростно моталось на ветру.
Татарин был без оружия, и пустой колчан стучал о бедро всадника. Он ехал уверенно, словно заранее знал — не опрокинет на землю метко пущенная стрела. Только молодость так безрассудна, доверчиво полагая, что впереди у неё целая вечность. И дружинники догадались: всадник не из простых, кафтан его перетягивал пояс, вышитый серебряными нитями, золотую брошь украшали рубины. А держался он так, как не сумел бы сделать этого простой воин, — спина прямая, величавый поворот головы, словно ему уже подчиняются те, кто терпеливо дожидался его на холме. И в этой безумной выходке, которая сродни разве ребячьей забаве, чувствовалась сила и уверенность, что его минует даже смерть. Так мог поступать только хозяин, и эта удалая выходка татарина заворожила всю дружину.
А когда татарин подъехал ещё ближе, Прошка Пришелец понял, что не ошибся — это был Касим, младший сын Улу-Мухаммеда. Ханич унаследовал от отца настоящее лицо степняка — такие же острые скулы, вызывающий взгляд. От старших братьев он отличался светлыми волосами, которые неровными прядями выбивались из-под шапки, делая его по-ребячьи бесшабашным.
— Касим, да ведь я тебя и подстрелить мог! — не смог удержаться Прошка в восторге от поступка ханича. — Царь Улу-Мухаммед небось тебе наказывал, чтобы ты берёг себя и башку свою понапрасну не подставлял. Для этого у тебя холопы имеются.
Конь храпел, сбрасывая с удил белую пену. Хозяин похлопал его по шее, и тот постепенно успокоился от хозяйской ласки. Глядя в карие глаза Касима, Прошка с завистью подумал, что не смог бы вот так безрассудно, как этот отрок, пересечь вражье поле и осадить коня перед ощетинившимися пиками.
Если у них всё воинство такое, нелегко тогда с ними будет сладить. А Касим, поглядывая поверх голов, спрашивал у князя Василия Ярославина:
— Кто такие?
Василию Ярославину вспылить бы впору да отхлестать нечестивца нагайкой, а он смешался перед наглостью отпрыска хана, притронулся пальцами к бармам и отвечал покорно: