Окаянная сила
Шрифт:
Алена вздохнула — ну, какое было ей дело до слободских бобылей?
— Взял девку с хорошим приданым, — сообразив, вернулась к сути дела Афимьюшка. — Жили ладно, ну, как водится, ребеночка бог дал… Бог и взял. Он хвореньким родился, совсем синеньким, личико остренько, ушки мяконьки — не жилец… Господи, спаси и сохрани!
Афимьюшка снова разомкнула объятие, с особым тщанием закрестила чрево.
— Не след тебе такие слова сейчас говорить, — глядя в землю, предостерегла Аленка.
— Не след, — согласилась Афимьюшка. — Так ведь как же иначе рассказать-то? Иначе не выходит.
Афимьюшка сделала страшное лицо, воздела руки, как бы став на мгновение тем летучим змием, но и испуг Аленку не взял.
— Выйдет это она на порог — а на пороге стоять-то нельзя, порог-то от семи бед отгораживает, если на нем стать — то добро, что в дом идет, застоишь, а нечистому ворота отворишь! И кумушницу не напрасно с порога отговаривают… Так станет дурочка на пороге, а змий сверху налетит — шу-у! — у ног ее о крылечко ударится, рассыплется и ребеночком обернется. Видит мать — дитя ее роженое лежит, она сядет, грудью покормит, всю ночь с ним забавляется, а к утру ее сон сморит, а змий улетает. Мужик заметил неладное, стал следить — батюшки! И поделать с ней ничего не может. Он — в обитель, к старцам! Да только, наверно, поздно уж было. Замучил ее огненный до смерти.
Аленка подняла печальные глаза. Только они и остались на бледном крошечном личике.
— Счастливая… — только и шепнула она.
— Господи Иисусе, да что ты такое плетешь! — возмутилась Афимьюшка. И тут же на крыльцо вразвалочку вышла Силишна, что жила теперь у Кардашовых неотлучно.
— Алена, дед кличет!
— Неймется ему! — Афимьюшка собралась было еще что-то молвить, но удержалась.
Алена молча встала и пошла в чуланчик.
Дед Карпыч, лежа на спине, смотрел строго и по лицу его не было видно, чтобы допекли ноги или спина.
— Усади меня, девка, — сказал он. — А с Афимьей поменьше бывай. Незачем тебе. Говорил ведь!
И не такую глупость мог бы он сказать — Алена покорилась бы бессловесно. Впрочем, ответить всё же не мешало бы…
— Хорошо, дедушка, — Алена приподняла его за плечи, он уперся ногами и взмостился чуть повыше. Тогда она, ухватив его ноги сквозь одеяло, развернула деду туловище и поставила его босые ступни на пол, а подушки затолкала за спину.
— Так ладно, — одобрил он. — Ты меня сейчас послушай. Ты вот полагаешь, будто я от старости из ума выжил. Молчи — знаю! Я почему не желаю, чтобы ты с Афимьей сидела? Я за ее чрево боюсь.
— Ничем я ее чреву не поврежу, — неожиданно для себя огрызнулась Алена, да ведь и поделом, поскольку на каждую дедову придурь терпения было не напастись. — У меня глаз не черный.
— Сядь, девка, — руки у Карпыча всё еще имели довольно силы, чтобы усадить упершуюся было Алену рядом. — Я сейчас тебе важное скажу. Поклянись перед образами, что никому об этом — ни слова!
Аленка, уже опять впав в покорную бессловесность, повернулась к Николе-угоднику, Спасу-нерукотворному и Богородице.
— Как Бог свят — никому ни слова, — тихо и спокойно отвечала она. Перекрестилась, а лицо — как ежели б она
— Слушай, — Карпыч прокашлялся. — Ты за мной хоть без смирения и покорности ходила, но я тебя полюбил. Расставаться нам скоро. Я помирать собрался. Завещать я тебе завещаю десять рублев.
Деньги были немалые — в три года бы их Алена, трудясь в царицыной Светлице, не скопила! Вдруг ей смертельно захотелось именно денег — ощутить в ладошке их ледяную тяжесть и согреть. Деньги — да это же была надежда на что-то лучшее!.. Однако слушать, как человек смерть себе накликает, и не возразить, было как-то непристойно.
— Ты, дед, совсем задурил! — как бы в сердцах воскликнула Алена. — Тебе же полегчало!
— Это перед смертью бывает. Молчи, не мельтеши, я зажился и смертушка мне в радость. Слава Господу, помираю с душой облегченной. Успел-таки… Одно только осталось мне совершить — тайну тебе открыть и прощения у тебя попросить.
Алена посмотрела на деда так, словно на голове у него вдруг капуста выросла, но ничего не сказала.
— Как только ты появилась у нас, заметил я, что с тобой, девка, неладно. И присмотрелся я к тебе. Ну… и язык-то не поворачивается сказать… Ну, господи помоги…
— Да что же со мной такое, дед? — не выдержала его молчания Алена. — Испортили меня, что ли?..
— Кабы испортили… Порчу любая бабка снимает молитвой, водой или свечкой — ежели, конечно, не совсем от старости свихнулась. Сам бы я тебе гривенник для бабки дал — поди, бессчастная, очистись и живи себе, нешто для тебя хлеба жалко? На тебя, девка, проклятье наложено. И проклятье крутое. Сильненькое.
Дед вздохнул и повесил голову.
Малое время оба молчали.
— Дедушка, а дедушка? — напрочь не желая понимать страшных слов, отказываясь допускать их в душу, Алена ухватилась за спасительное соображение. — А ты часом не спутал? Не ошибся? Ничего со мной такого не было! Я же при боярыне Лопухиной росла, меня вместе с ее дочками берегли!
Выпалив это, Алена закрыла рот рукой — только того недоставало, чтобы дед встрепенулся на имя Лопухиных! Но Карпыч, очевидно, не обратил внимания на ее странную связь с царицыной родней.
— Может, и берегли, да поздно за это взялись, — проворчал дед. — Прокляли тебя, девка, еще в материнском чреве. И таково сильно это проклятье, что всех, с кем ты поведешься, задевает. Кабы только не на семь гробов, оборони господи… А сдается, что именно на семь гробов тебя разделили. С них землю брали… От этого проклятья так просто тебя бабка не отделает. Оно в самый корень язвит… И если не избыть беду, то семь гробов исполнятся, а восьмой уж твой будет.
— Семь гробов? — недоверчиво повторила жуткие слова Аленка.
— Кабы не хуже. И знай — ты беду добрым людям приносишь, Алена. И не желаешь, а приносишь. Возле брюхатой бабы тебе быть не след. Вон с тобой с самой что приключилось… И потому я тебя от Афимьи гонял и гонять буду. Меня лучше до могилы доведи. За это — прости, а только мне Афимью и Степана жальче…
— Спаси и сохрани! — воскликнула Аленка, осеняя себя широким крестом, но еще не в силах поверить. — Да как же это, дедушка?