Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
Шрифт:
Глухо рыча и оскалив пасть, полную желтых зубов, она встала на задние лапы и пошла прямо на капрала.
– А вот я тебя! – азартно крикнул капрал, скидывая с себя мундир с орденами. – Я не боюсь, херра луутнанти, – добавил он, смеясь, – у моей матери две такие, даже пострашнее были!..
Цепь натянулась и рванула медведицу за горло обратно. Но капрал уже схватился с ней в обнимку – только взметнулась рыжая пыль. И замелькали в этой пыли руки человека и длинные, свалявшиеся в грязи космы на «штанах» зверя…
– А
– Пошли в дом, – сказал Суттинен, – я тоже когда-то любил бороться. Мой отец специально для меня держал медвежат.
Они поднялись на крыльцо, и в этот же момент из тучи пыли вырвался капрал, держась окровавленными пальцами за голову.
– Ухо, – простонал он, – две войны отвоевал, а тут… Откусила, сатана перкеле!..
– Ха-ха-ха, – рассмеялся Штумпф. – Ох-ха-ха!.. Ухо!..
Медведица, подгоняя детенышей шлепками лапы, не спеша уходила со двора. Старый финн в синем жилете так же спокойно сосал трубку. За свою длинную жизнь он видел много всякого, и – что ухо?!
– Иди, иди, – сказал он капралу, – я тебя не звал на мой двор… Сам пришел.
Садясь в горнице на лавку, Штумпф перестал смеяться и сказал:
– Будем мы воевать или нет, а сейчас давай выпьем.
– Хорошо, только немного. Ты же знаешь: я не пью после того случая… Нэйти!
Вошла румяная молодая крестьянка.
– Обед можно подавать, – сказала певуче.
За столом, когда одна бутылка опустела, Суттинен заговорил как-то горячо и поспешно:
– Скажи, во мне еще не потеряно человеческое? Солдаты зовут меня собакой. Я сам чувствую, что бываю иногда подлецом. Но, скажи, я могу еще стать человеком?
– Давай выпьем, – предложил Штумпф и, когда выпили, строго посоветовал: – Меньше пей, и будешь человеком.
Суттинен быстро пьянел, его мысли путались, он пытался ухватиться хоть за одну из них.
– А все – она, она, она! – трижды выкрикнул он, едва не плача.
– Водка? – спросил Штумпф.
– Зачем водка? Женщина. Водка пришла потом, сначала была женщина…
– А я не знал.
– Ох, если бы ты знал!
– Я думал, ты – так, никого и не любил…
– Попробовал бы ты не полюбить, – вскочил Суттинен и снова плюхнулся на лавку. – Ты бы попробовал! У нее были вот такие черные глаза!
– Черные… Она – что, разве не финка?
– Да какое тебе дело! Я говорю – глаза были… вот!
И взмахом плетки, описавшей в воздухе круг, он показал, какие были глаза. Потом сразу как-то сник, опустил голову на стол.
– Э-э, да ты, оказывается, лысеешь, – заметил Штумпф.
– Двадцать семь лет.
– Рано. Если бы не война, не окопная жизнь…
– Иди к черту! – обрезал Суттинен. – Ты сам-то лыс, как лапландская ведьма.
– Не злись, – добродушно пробурчал Штумпф, прожевывая картошку, – мы скоро распрощаемся. И, наверное, уже никогда не встретимся.
– А я бы
– Почему так?
– Надоел ты мне.
– Ты мне тоже…
Суттинен поднял голову, рассмеялся. Штумпф похлопал его по плечу, радостно загоготал:
– Мы оба надоели друг другу, но совсем немножко. Ведь правда?.. Нам нельзя ссориться, еще неизвестно, что будет дальше! Ну вот, давай руку… Давай руку, приятель. Мы с тобой неплохо воевали почти год.
– Нэйти! – позвал Суттинен, растрогавшись. – Еще бутылку «Пены Иматры»!.. Если нет «водопадной пены», тащи самогону!..
– Хватит, что ты! – убеждал его Штумпф. – Ведь ты же решил не пить!
– А почему не пить?.. Почему? – наседал на него Суттинен с покрасневшими от слез глазами. – Скажи, я – подлец? Я – подлец, да?
– Да кто тебе сказал… Сядь!
– Нет, ты ответь: я, выходит, подлец?
– Брось, лейтенант. Нэйти, не надо никакой пены!
– Нэйти, – настаивал Суттинен, – тащи пену!
Девушка, заложив руки под накрахмаленный фартук, стояла в дверях.
– Я не знаю, кого мне слушаться, – томно выпевала она.
– Конечно, меня! – кричал лейтенант. – Я финский патриот, а ты читала?.. Ты читала в «Суоменсосиалидемокраатти», что – ни одного немца!.. Вот, а он немец!.. Тащи пену!
– Ты пьян, Рикко, – уговаривал его Штумпф, сам начиная беспричинно смеяться. – Ты пьян, и пятнадцатое сентября еще не наступило. Я могу уехать шестнадцатого!..
Но на улице уже стоял грузовик, в котором рассаживались едущие в Лапландскую армию немецкие военные советники, и Штумпф уехал вместе с ними. Старый финн в синей жилетке еще долго сидел на крылечке, потом встал и, кряхтя и охая, поднялся в дом, где расположился Суттинен.
– Опьянел и спит, – доложила румяная нэйти.
Не выпуская изо рта медной трубки, старик прошел в комнату офицера, дал понюхать со своей сморщенной ладони лейтенанту какой-то порошок.
– Ох, ох, что ты! – забарахтался Суттинен, быстро трезвея.
– Нехорошо, – качая головой, тихо и совестливо произнес старик, – наша Суоми так страдает, а вы… пьянствуете. Сегодня, ровно в полночь, вам надо быть на даче госпожи Куркамяки, что в семи верстах отсюда.
– Что, что?
– Ну ладно, – сказал старик, – я еще зайду к вам, напомню…
Подполковник Кихтиля часто зевал и сразу же крестил рот: лапландские духи, как известно, настолько злы, что только и ищут лазейки, как бы забраться внутрь человека.
– Обождем еще немного, – говорил он, посматривая на браслетку золотых часов.
Госпожа Куркамяки спустилась в комнату, где собрались заговорщики, принесла поднос с маленькими чашечками кофе. Каждый офицер достал пакетик с мелко наколотым сахаром, стал пить кофе вприкуску. Чадила керосиновая лампа, поскрипывали стулья, под полом возились крысы.