Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
Шрифт:
– И дом сожгу!
– Не дадим.
– Он мой!
– Так что?..
Донесся мягкий топот копыт, приехали офицеры. Керженцев вошел в халупу, взял со стола финскую газету.
– О, и пулемет! – сказал он.
Стадухин, открывая окна, засмеялся:
– Вот, за границу тащить его хочет.
Финка воткнула нож в стенку, выругалась:
– Не буду чистить картошку! Сами…
– Чугунок только оставь.
– И чугунок не дам…
Финка села, положив на стол большие грубые ладони с грязными желтоватыми ногтями. От гнева она тяжело дышала.
– Ну и народ же вы! – засмеялся Керженцев,
Финка взяла газету, которую только что держал капитан, бросила ее на пол.
– Добились? – вызывающе сказала она. – Теперь к нам, в Суоми, залезете, колхозы начнете строить?..
Стадухин подобрал газету, протянул ее одному командиру взвода:
– Ты финский знаешь. Что здесь?
– Да все то же… Вот напечатан ответ нашего правительства на предложение финнов принять их мирную делегацию. Мы им предварительные условия выставили. Во-первых, финны должны публично заявить о своем разрыве с Гитлером и должны сразу же предъявить Германии требование… Вот видишь, здесь так и написано: «…требование о выводе Германией вооруженных сил в течение двух недель со дня принятия финским правительством настоящего предложения Советского правительства, во всяком случае не позже пятнадцатого сентября с. г.»… А пятнадцатое сентября уже не за горами!..
Финка долго сидела молча, внешне безучастная ко всему, потом взяла какую-то котомку и, сняв со стены портрет сына, сунула его за пазуху.
– Рюссы! – сказала она с ненавистью. – Москали… тьфу!
И, выдернув из стены нож, быстро вышла из дому.
– Вот ведь какая, – огорченно покачав головой, точно обиженный чем-то, проговорил Керженцев. – Сейчас пойдет да еще, наверное, кого-нибудь ножиком пырнет. От такой всего ожидать можно…
Вся эта сцена произвела на офицеров какое-то тягостное впечатление. Думалось: «За что?.. Неужели каждый финн ненавидит нас так, как вот эта бирючка?.. Не может быть!..»
– Хватит, давайте ужинать, – сказал Керженцев. – Нас еще дело ждет.
Стадухин снял с огня чугунок сваренной в мундире картошки. Проголодавшиеся офицеры, засучив рукава, стали чистить ее – каждый для себя. Кожуру складывали на лист газеты, разложенный на лавке. Хлеб был общий. Медный чайник ходил вкруговую.
Дуя на картофелину, обжигающую пальцы, Керженцев сказал:
– Интересно, что нам сообщают из штаба…
Когда чугунок опустел, офицеры устроились вокруг лампы. Керженцев, набив трубку солдатской махоркой, закурил и распечатал пакет.
Его глаза, слегка прищуренные от едкого табачного дыма, быстро пробежали по страничкам приказа, и вдруг капитан встал:
– Товарищи, позвольте мне… Дело в том, что Суоми… Товарищи, финны окончательно выходят из войны!
Последнюю фразу он уже выкрикнул, не в силах сдерживать свое волнение, и, выйдя из-за стола, поцеловал каждого своего офицера…
Усталость как рукой сняло, будто и не было сорокаверстного перехода по предательским болотом и мшистым топким берегам бесчисленных финских «ярви». Немного успокоившись, капитан передал офицерам содержание пакета:
«Завтра, 5 сентября 1944 года, ровно в 8 часов утра Советское Верховное командование приказывает прекратить военные действия по всему фронту расположения финских войск…»
Через полчаса,
– И чего это у вас земля такая, – говорил во тьму чей-то голос, – камень, вода да мох. Куда ни упадешь, везде – ох!..
Лейноннен-Матти хрипло засмеялся, закашлялся, снова засмеялся.
– Я люблю эту землю, – просто сказал он. – К ней приглядеться как следует надо, много прячет она в себе. Лес, рыба, мрамор, мех, слюда, железо, водопады. А насчет того, что кругом дикий камень да озера, хочешь карельское поверье расскажу?
– Подожди, Матти, – перебил его Стадухин, ложась рядом с Левашевым на холодную землю. – Стреляли?
– Нет, товарищ лейтенант, молчат.
– Ну, ладно, тогда рассказывай, Матти…
– Хранится в народе такая наивная вера, что были в мире сначала одна только вода и ветер, – тихо рассказывал финский учитель. – Ветер дул очень сильно, вода постоянно шумела и волновалась. Неугомонный ее ропот поднимался кверху, к самому небу, и очень беспокоил бога. Надоело это богу, разгневался он и приказал волнам окаменеть. И волны, как были, так и остановились. Окаменели волны и стали горами. А брызги водяные превратились в камни и землю. Крупные брызги стали галькой на морском берегу, а мелкие – как песчинки, из которых земля получилась. Потом хлынули с неба дожди и лились несколько лет подряд. От этих дождей, которые скопились в ложбинах гор, образовались озера и реки…
Лейтенант проснулся на рассвете. Было темно, холодно. Только на востоке едва-едва обозначалась тонкая, еле разгорающаяся полоска восхода. А по веткам деревьев уже прыгали красногрудые снегири, оглашая лес громким щебетаньем и пересвистом. Легкий туман медленно сползал с вершин сопок в болотные низины, и там уже не таял, а густел все больше и больше.
Лейтенант взглянул на часы. Покрытые фосфором стрелки показывали только половину седьмого. От своих соседей по флангам солдаты уже знали о предстоящем прекращении огня и ходили, не прячась за валуны, во весь рост. В маленькой ложбинке, поджав под себя автомат, спал Левашев, укрытый сверху кустами. Ему, очевидно, было холодно, он постоянно натягивал шинель на голову и часто двигал во сне ногами, шумно обваливая под откос твердые комья замерзшей земли.
Лейноннен-Матти подошел к Стадухину:
– Поздравляю, товарищ лейтенант! Вышибли-таки лахтарей из войны!
Прибежал командир пулеметного расчета:
– Товарищ лейтенант, финны гаубицу перетаскивают. Стрелять или нет?
– А они стреляют?
– Нет, притихли. Будто и войны не бывало.
– Ну и вы не стреляйте. Лишнего кровопролития не надо!..
Солнце всходило все выше и выше, серебря на деревьях иней. Тонконогий кулик перебегал поле, прыгая с кочки на кочку. В лесу неожиданно родился печальный, заунывный звук, протяжно поплывший над вершинами сосен, – это финские солдаты затянули песню. Стало настолько светло, что уже можно было разглядеть их маленькие окопчики, вырытые по склону сопки, и дымок полевой кухни, стоявшей в лесу.