Оккупация
Шрифт:
– Вы много знаете. Я не посвящён…
– Он не посвящён! А кто у нас в Союзе посвящён? Кто в России посвящён? И есть ли она, Россия? Есть ли Москва, в которой на главной площади лежит непогребённый, не преданный земле еврей Бланк?
– О чём вы? Решительно не могу понять! – впервые возвысил я голос.
– И откуда понять вам, – наклонилась ко мне через стол моя собеседница, сколь прекрасная, столько же и таинственно роковая, извергающая поток разрушительной энергии, сатанинского соблазна, зовущего куда-то в пропасть, зовущего и увлекающего своей новизной и какой-то дерзкой романтической
Окна, светившие нам из соседнего дома, погасли, и я теперь во мраке всё более темнеющей ночи видел один лишь силуэт Елены, – в моменты, когда её речь становилась особенно энергичной и открывала оглушающие новости, она казалась мне ведьмой, принявшей образ юной красавицы, – о чём бы она ни говорила, слова её звучали музыкой, вздымали волны сочувствия, – я верил, мне хотелось верить даже и в то, что казалось невероятным.
А между тем слова валились на меня, как камни, взрывали душу, мутили мозг.
– Маркс – еврей, Ленин – еврей, Сталин – грузин… Вы – русский. Неужто вам не противно ходить под хлыстом этих коварных восточных палачей?.. Когда же вы поймёте, наконец, что с 1917 года мы живём в еврейской оккупации? И что Гитлер нёс нам не порабощение славянских народов, как вас заверяли наши доморощенные Геббельсы, а лишь пытался заменить одну оккупацию – еврейскую – своей оккупацией – немецкой?.. А теперь прикиньте: какая лучше, и вам станет ясно, за что вы воевали, за что положил наш народ двадцать миллионов своих парней.
– Ну, это уж слишком!
– Что слишком?.. Вы рассуждайте, а не возмущайтесь. Попробуйте доказать мою неправоту, и тогда я вам приведу новые факты, от которых ваша прекрасная причёска сделается седой, как у старика. Впрочем…
Она поднялась и подошла ко мне. Положила на голову руку; нежно, по-матерински проговорила:
– Я вовсе не желаю, чтобы эта умная и такая красивая головушка до срока поседела.
Взъерошила волосы:
– На сегодня хватит. Пойдём, покажу тебе твою комнату.
Мы шли в темноте, и я дышал ей в затылок, невольно касался руками её рук, талии, – слышал во всём теле гул закипавшей крови, но умом смирял естественную страсть и только боялся, чтобы инстинкт природы не победил мой разум.
На прощание поблагодарил за участие, за хлопоты, прислонил тыльную сторону её руки к своей пылающей щеке, – что-то и она мне сказала, но что – не помню.
Уснул я скоро, как только привалился к подушке. Но с Леной не расставался и во сне. Она явилась мне в белом платье с большим вырезом на груди и алой розой в волосах. Жестом Улановой подала мне руку. И мы пошли, но не по городу, а будто бы плыли в каком-то бесплотном бледно-голубом пространстве. Я пытался пожать её руку, привлечь к себе, но рука, как и всё вокруг, была прозрачной и невесомой и куда-то ускользала. Потом была комната, и стол, – письменный, с множеством ящичков. Из приоткрытого ящика вдруг показалась голова змеи. И потянулась к моему лицу. Я отпрянул. Знал, что змея не простая – смерть от её укуса наступает почти мгновенно.
– Не бойся меня, – говорил голос. – Я тебя ужалила, – вон, видишь, красное пятнышко на лбу, но это не опасно. От моего укуса ты будешь красивый, как Есенин, и могучий, как Маяковский.
Говорила она, Елена.
Я
Прошёл в комнату, где мы сидели ночью, и тут, на столе, был накрыт завтрак и лежала записка: «Мой милый капитан! Я тебя закрыла на ключ, и ты не пытайся вырваться из моего плена. И не отвечай на телефонные звонки и сам никому не звони. Ни в коем случае! Я скоро приду и всё тебе расскажу».
Успел побриться, принять душ и только что позавтракал, как явилась хозяйка. Глянул на неё и – оторопел: белое платье с глубоким вырезом и алая роза в волосах: всё точно такое, как привиделось во сне.
– Я только что проснулся. Между прочим, во сне вас видел.
– Приятный сюрприз! Хочу почаще являться вам в сновидениях.
Лена смеялась, шутила, – не было и тени вчерашней мудрой вещуньи, – она как бы даже жалела о проведённой на меня атаке.
В ней не было заметно откровенного кокетства, но, как всякая женщина, она невольно принимала эффектные позы, хотела показать все скрытые в ней достоинства и делала это с большим искусством.
– Я готов весь остаток жизни провести у вас в плену, но скажите: мне что-нибудь угрожает?
– У нас мало времени, а потому буду с вами откровенна: по линии Фиша у нас всегда идёт верная информация. Фиш живёт в Париже, но он знает больше, чем наш посол. И, может быть, больше, чем министр иностранных дел. Я шифровальщица, владею четырьмя языками – первая получаю шифровки для посла и отправляю донесения министру, но и мои знания ограничены. В одном только я уверена: информацию о вас получу первая. Если будет опасность – дам знать и возьму вам билет на скоростной поезд до Парижа. Рапидом называется. Там вас встретит Фиш. Он думает, я работаю на него, но я русская и работаю на Россию. Вы мне показались надёжным союзником, – вот вам моя рука.
Я с жаром пожал её и сказал:
– На меня надейтесь, как на себя. Если моей Родине будет нужно, чтобы я жил в Париже, – я готов.
Лена порывисто меня обняла, поцеловала в щёку.
– Вы мне нравитесь.
– Эти слова я вам должен был сказать, но не посмел.
– Тоже мне – фронтовик, да ещё, говорят, лётчик, а перед бабой робеет.
Мы вышли из дома. У подъезда стоял автомобиль – длинный, широкий и – серебристый. Глаза-фары отсвечивали луч солнца… Змея!.. Серебристо-белая с горящими глазами.
Я опешил. Остановился.
– Что с вами?..
– Странно!.. Я видел сон… и ваше платье, и роза в волосах, и этот автомобиль.
– Я этого хотела. Я теперь часто буду приходить к вам во сне.
Широким жестом растворила дверцу переднего салона:
– Садитесь.
И мы поехали.
– У вас такой роскошный автомобиль.
– Мне подарил его Фиш. Только не подумайте, что он был моим мужем. Да, мы расписались, я ношу его фамилию, но мужем и женой мы никогда не были.
– Странная история! – проговорил я голосом, в котором слышалась целая гамма неясных, до конца не осознанных, но вполне различимых эмоций; наверное, тут были и сомнение в правдивости её слов, и удивление невероятностью ситуации, но главное – ревность, зародившаяся в глубине подсознания, зародившаяся помимо моей воли.