Окно для наблюдателя
Шрифт:
– Ты придумал продолжение своей повести?
– Придумал.
– Тогда рассказывай. У меня есть час перед сном. Я слушаю...
– Молодой человек рассказывал писателю об увиденной им картине. Тот слушал его, слегка улыбаясь. А когда молодой человек рассказал про кошку и мышь, писатель заметил:
– Видите, можно подглядывать не только за людьми, но и за животными. Вы делаете успехи.
– И разливая кофе в чашки, спросил: - Еще пойдете?
– Наверное, - ответил молодой человек.
– Идите, идите. Много еще интересного увидите...
И молодой
Однажды он пришел в чуланчик совсем рано. Было воскресное утро, мать и дочь еще спали. Волосики девочки разметались по подушке, одной рукой она обнимала зайца, а другая была спрятана под одеяло. Мать спала на спине, одеяло немного съехало, она ровно дышала, и под ночной рубашкой угадывались соски маленькой груди.
Вдруг девочка заворочала головой и открыла глаза. Вытащила из-под одеяла руку и увидела свои пальцы. Они были в крови. Девочка испуганно заморгала глазами и посмотрела на мать. Та спала, одеяло все больше сползало на пол. Девочка села в кровати и жалобно позвала:
– Мама... Мама...
– и заплакала.
Мать открыла глаза, сглотнула слюну и спросила:
– Который час?
Потом посмотрела на дочь и словно очнулась, увидев ее плачущей:
– Что с тобой?!
Вскочила, подсела к ней на кровать, увидела на руке кровь, сильно заволновалась и заговорила быстро-быстро:
– Скажи мне, где у тебя болит? Не плачь, пожалуйста... Я с тобой. Мама тебе поможет. Ну, где у тебя болит?
– Живот, - ответила девочка, плача большими слезами.
– И кровь оттуда. Вот, видишь, - и показала матери руку.
Мать посмотрела на дочь и вдруг, поняв, улыбнулась.
– Что ты смеешься!
– закричала девочка.
– Мне же больно!
Мать улыбалась и гладила дочь по плечу.
– Ты стала взрослой, - говорила она.
– Ничего страшного не происходит. Просто ты выросла и из девочки превратилась в девушку.
– Но мне же больно!
– сказала девочка с напором.
– Ты привыкнешь. Так бывает у всех девушек и женщин.
– И у тебя?
– И у меня тоже, - ответила мать.
– А теперь вставай и пойдем в ванную, я открою тебе душ. Ты постоишь под душем, и у тебя все пройдет...
Можно представить себе состояние молодого человека после только что увиденного. Даже редкому отцу, думал он, выпадает возможность увидеть тот миг, когда его дочь становится взрослой. А оттого сердце у молодого человека билось спокойно, его переполняли радость и счастье, как будто он сам был отцом этой девочки. И даже к женщине он почувствовал влечение, как к матери своего ребенка. И подумал, что не будет больше рассказывать писателю об увиденном. Теперь это ему представлялось крайне неприятным, словно бы он рассказывал подробности своей интимной жизни...
– Я не выдержу твоего отъезда к мужу, - сказал я Маше.
–
– Ты знаешь, толстая Катя умерла.
– Как умерла?!
– Как-то вечером ей вдруг стало плохо, ее отвезли в больницу, и тем же вечером она умерла... Я играл на ее похоронах. Я обычно никогда не заглядываю в гроб, а тут посмотрел... Гляжу - толстая Катя...
– Подожди, подожди!
– прервала меня Маша.
– Ты что говоришь!.. На чем ты играл?!
– Как на чем?
– удивился я.
– На теноре. Мы часто играем на похоронах.
Маша помолчала, обдумывая услышанное.
– Зачем ты это придумал?
– сказала она после паузы.
– Я хочу, чтобы толстая, жирная Катя поскорее умерла! Я хочу быть музыкантом, чтобы играть на ее похоронах и безбожно фальшивить!.. Не уезжай!
– Ты же знаешь, я не могу.
– Не уезжай!
– Я приеду. Ты должен дождаться меня.
– Не уезжай!
– Я приеду. Ты должен дождаться меня.
– Не уезжай!
– Ты знаешь, я хочу, чтобы ты завтра приехал ко мне. Я хочу показать тебе роспись церкви. Ты еще успеешь на поезд...
Наутро я был у Маши. Она повела меня в церковь. Это было небольшое изящное строение восемнадцатого века, и сейчас оно реставрировалось, дабы стать действующим.
Фрески Маши были неуклюжими. Они были какие-то плоские, и святые скорее напоминали алкоголиков. Я это предчувствовал, потому что Маше никогда не удавались люди. Она прирожденная пейзажистка, а тут взялась не за свое дело. Обо всем этом я ей сказал.
– Я сама все знаю, - ответила она.
– Теперь уже поздно об этом говорить!
Мы приехали в гостиницу и пообедали в буфете.
– Тебя можно уважать, - сказал я.
– За что?
– За то, что ты взялась за неподъемное дело.
– Ты правду говоришь?
– Правду... Я рад, что у тебя только один талант. Женщины, обладающие многими талантами, уже совсем не женщины, а чуточку мужчины. С ними страшно. Сам ощущаешь себя неполноценным мужчиной... А ты женщина, самая нормальная. Я этому очень рад.
Маша прижалась ко мне и поцеловала в воротник рубашки.
– Что там было дальше?
– спросила она.
– Где?
– В повести.
– Дальше?.. Дальше молодой человек сказал писателю, что его больше не интересует наблюдение за этой квартирой. Что он сам подыщет себе новый объект наблюдения... На самом же деле он проводил возле щели почти все время. Пропускал даже репетиции в оркестре. Брал с собой термос с кофе, бутерброды и сидел на лестнице до поздней ночи.
Однажды девочка сидела на полу и рассказывала зайцу такую историю:
– Милый заяц, - говорила она.
– Вчера учительница сказала, что я воровка. Что я украла у учителя географии кошелек... Ты же знаешь, зайчик, что я не воровка. Меня мама всегда учила не брать чужого... Это гад Сергеев на перемене вытащил из сумки кошелек. Он думал, что в классе никого нет, а я сидела на полу и собирала рассыпавшиеся кнопки... Конечно же, я не выдам Сергеева. Мама говорит, что ябедничать - самое последнее дело...