Окончательная реальность
Шрифт:
Умберто достал блокнот, всегда находившийся при нем.
– «Размышления о путешествии во времени», – продиктовал Фрейн, – и первые строчки: «На прошлой неделе многие прочли потрясающую новость: ученые объявили, что путешествия во времени возможны». Дальше текст на ваше усмотрение.
– И когда я должен это опубликовать?
– Скоро, вам сообщат.
3 марта 1998 года. 80-я годовщина со дня подписания Брест-Литовского мира. Берлин
Торжественное мероприятие по поводу открытия выставки «Москва – Берлин»
Толпа гудела. Все ждали главного. Сейчас председатель Союза кинематографистов
Но это не беда! Новая плеяда молодых журналистов выросла за эти годы. Все они блестящие, остроумные снобы или, на худой конец, пионеры. Все как один умеют по-дружески подпихнуть власть под бок. Есть и такие, кто может шутить про самого Герхардта. На телевидение их, конечно, не пускают – это уж извините, там журналистов вообще нет, все-таки с нацией работа. Говорят, если преемником будет фон Шлоссер, тогда, может, и до телевидения допустят. А пока… Пока газеты и журналы. Здесь есть где разгуляться национальному интеллекту. Особенно в журналах с цветными картинками.
Вот главный редактор обновленной «Фолькишер Беобахтер». Официальный партийный листок, переставший выходить за ненадобностью, возрожден как изысканный толстый журнал о духовной жизни олигофренов. Великолепные фотографии, замечательные статьи об искусстве, проза, колонки предпринимателей и их пресс-атташе, кое-что о политике, много репортажей с ведущих клубных площадок Берлина, светская хроника – чудесно! А с каким вкусом все сделано, проиллюстрировано! Нет, «Новому Штурмовику» не угнаться. Макет недостаточно современный, бумага недостаточно матовая, фу, юморески какие-то, хотя, конечно, это вам не гламурная «Атака». Гламур теперь не в моде. Современное искусство, интеллектуальное кино – это да.
Лени Рифеншталь дрожащими руками, наконец, разрезала ленточку, и толпа интеллектуалов ломанулась внутрь.
Фон Шлоссер скромно шел вместе со всеми. Охранники держались на почтительном расстоянии. Люди, пробираясь вперед, иногда даже толкали его, но фон Шлоссер продолжал идти. Он шел, счастливый и немного грустный. Грусть накатила оттого, что Герхардт так и не приехал: «Не смог, блядь», – думал фон Шлоссер и тут же одергивал себя, заталкивая глухую собачью обиду поглубже. «Нельзя, – думал фон Шлоссер, – нельзя обижаться на хозяина». И грусть уходила, а веселая щенячья радость, так похожая на счастье, захлестывала до краев, затмевая все невзгоды. «Все-таки жизнь удалась», – думал фон Шлоссер, и шел дальше по великолепным музейным галереям.
В фуршетном зале он остановился. Длинные столы для гостей были накрыты лучшими поварами герр Круасано ffa, само собой, в русском стиле. Проголодавшиеся посетители бойко уплетали румяные пирожки, запивая водкой или бургундским.
Неподалеку группа журналистов громко обсуждала экспозицию.
– Вы это видели?! – восклицал один из молодых редакторов, голубоглазый блондин с редкой в наше время арийской внешностью. – Какая живопись! Какое искреннее своевременное высказывание! Я уверен – это главная работа выставки.
– Вы говорите о «Сионских мудрецах»? – юная корреспондентка с лицом ангела восхищенно заглядывала в глаза арийцу.
– Да, да! Именно! «Сионские мудрецы пишут свои протоколы». Потрясающе! Сколько столь свойственной нам, немцам, экспрессии и философской рефлексии.
– Говорят,
– Невероятно! Неужели гений решил остаться инкогнито… Как это концептуально. Вы не находите?..
– Несомненно. Но я слышал, будто сам фон Шлоссер приложил руку…
– Что же, меня это не удивляет – тонкий человек, большая умница …
– А вот и он, господа.
Журналисты галантно, уважительно, и в то же время слегка по-свойски, как добрые сослуживцы, поздоровались с фон Шлоссером. Он протянул руку каждому: «Здравствуйте, коллега», «Приятно, коллега…»
Фон Шлоссер не кривил душой, ему были приятны любовь и уважение этих, безусловно, прогрессивных и свободолюбивых экспертов, лидеров общественного и не только общественного мнения, людей, на которых можно будет опереться в трудную минуту.
Майкл Фрейн приехал на открытие по посольской линии. Накануне решающей фазы операции захотелось взглянуть на гниющий, уже воняющий режим, который он так ненавидел.
Ненависть – не лучшее чувство для политика, но Майкл ничего не мог с собой поделать. По долгу службы он знал, к чему приведет постнацистская квазидемократия. Сколько раз он чувствовал вкус крови на губах. Потратив жизнь на подготовку операции по стиранию из реальности фашистской Германии и ее наследников, он не мог по-другому относиться к этой самодовольной, агрессивной толпе.
Потягивая изысканное вино из огромного бокала, Фрейн наблюдал за происходящим. Вот из боковой двери появился фон Шлоссер; журналисты, стоящие у длинного стола, как бы нехотя повернулись в сторону вошедшего, а потом, не прерывая беседы, потянулись все ближе, норовя занять место рядом с патроном. Вот молчаливые официанты с солдатской выправкой прибрали со стола русскую икру и понесли пиво с горячими сосисками.
«Сейчас побегут, расталкивая друг друга, чтобы вырвать колбаску пожирнее, – с отвращением подумал Фрейн, – станут жевать, перебрасывая мясо языком, стараясь не обжечь нёбо». Чтобы не блевануть, Фрейн отвел глаза и увидел русских, которые скромно стояли поодаль от толпы германских коллег. Тошнота ушла, и теплые чувства охватили Фрейна. Было приятно видеть, что кто-то не хватает сосиски, не глотает жадно пиво, капая пеной на спины товарищей, не тянет руки, чтобы, не допив первую кружку, запастись следующей… «Достоинство прежде всего», – думал Фрейн, и гаденький, гложущий уже много лет вопрос: «А будет ли новый мир лучше того, который вот-вот предстоит разрушить?» – отступал. Глядя на скромных русских ребят, которым его математики уготовили победу, Фрейн с надеждой думал: «Они молодцы, они смогут …»
Умберто давно увидел Фрейна, и сейчас, стоя у больших, во всю стену, окон, просто ждал, когда тот подойдет. Фрейн назначил Умберто встречу здесь, в самом логове врага, не из-за конспирации, хотя, конечно, мало кто из присутствовавших смог бы предположить, что именно сейчас, в эпицентре наивысшего духовного торжества Германии, решается ее судьба. Фрейну незачем было конспирироваться. Даже если бы они знали, что происходит, все равно не поверили бы. Со времен Гиммлера СС деградировал. Герхардт, не имея серьезных специалистов, запутался в оккультном наследии Рейха. Сделав ставку на экономическую мощь и пропаганду в духе Геббельса, он неизбежно утратил понимание о реальных движущих силах истории. Что же, Фрейну это было на руку. Сам он никогда не забывал о «Высшем смысле», о «Процедурах», о «Радуге», да и просто о повседневном бес цветном символизме. Памятуя о символах, Фрейн хотел, чтобы именно Умберто подал «Главный знак». Поэтому и назначил встречу здесь.