Окопники
Шрифт:
По ним никто не стрелял. Все бежали к берегу. Я тоже бросился туда.
Позади рвались бомбы, а я все бежал. Наконец упал в глубокий пушистый снег на ветки прибрежного лозняка. Приподнял голову. На льду реки виднелись черные полыни. Полуторка наша все еще стояла на месте.
Вдруг резкий удар по голове. Я, как во сне, стал куда-то проваливаться, все вокруг поплыло, растворяясь в дымке…
Очнулся от холода, обжигавшего ноги. Они оказались в ледяной воде. В ушах стоял звон.
Попытался подтянуться, ухватившись за ветки кустарника, но голова уперлась во
Кажется, я звал на помощь, но голоса своего не слышал. И никто ко мне не подходил.
Снова уцепился за кусты, стараясь выбраться на берег, мерзлые ветки ломались. Но все-таки они спасли меня, я выполз по ним на тверда земную, встал на колени, а потом и во весь рост.
На льду не было ни одной машины. Там, где они стояли, теперь темнели. широкие разводья.
Стал карабкаться по крутому склону на береговую дорогу. Выбрался. Справа увидел несколько шоферов и побрел к ним.
Что было дальше, не помню. Сознание вернулось уже в просторной избе. По ней сновала маленькая, сгорбленная старушка. Лежал я на громадной русской печке и оттуда с удивлением наблюдал за происходящим. Это было похоже на сон.
Мысли текли медленно. Не хотелось шевелиться. Так и лежал неподвижно, только глазами косил то в одну, то в другую сторону.
На бревенчатой стене ходики мерно покачивали маятником. Большой рыжий кот дугой извивался возле стоптанных валенок старушки. В углу, под самым потолком висела икона, и изображенный на ней святой был очень похож на моего деда Павла: такая же борода, так же расчесаны на прямой пробор волосы. Вот только совершенно ненужный нимб над головой. Без нимба все выглядело бы естественнее — вылитый дед Павел…
Непоседливая старушка, проходя мимо печки, вдруг остановилась, озабоченно прислушалась: жив ли я? Перекрестилась. Наверное, потому, что мне припекло бок и я перевернулся на другой. Припекало и в ногах — значит, целы.
Приходили доктор с медсестрой. От них я узнал, что нахожусь в дивизионном медсанбате.
А через неделю я возвратился в полк как ни в чем не бывало. Даже без насморка обошлось.
— Где ты был? Что с тобой случилось? — накинулся на меня Петр.
Он оказывается ничего не знал о моих злоключениях. Всю эту неделю ждал меня, просился на поиски. Его не пустили. Расспрашивал обо мне, но никто ему не мог сказать ничего определенного.
В полном неведении был и Кравчук. К моему возвращению он отнесся с поразительным равнодушием: как обычно, молчком возился с оружием. И только прислушавшись к нашему разговору с Петром, проскрипел сухо:
— Составьте акт на списание автомашины и боеприпасов.
— Интересно, кто бы составлял такой акт, если бы я провалился под лед вместе с машиной?
— Если бы да кабы, во рту росли грибы, — тем же скрипучим голосом откликнулся Кравчук.
Петр шепнул мне:
— Не обращай внимания, ты же его знаешь! — И потащил за перегородку, рассказывая по пути: — Я тут на тебя каждый день получал паек. Суп держал на морозе до следующего дня. А потом выбрасывал ледяной круг и снова подставлял твой котелок повару. Вот и сегодня принес
У меня был свежий номер дивизионной газеты, прихваченный в медсанбате. В ней сообщалось, что на нашем участке фронта окружена целая немецкая армия. Пока я хлебал разогретый суп, Пир читал и перечитывал это сообщение, тут же комментируя:
— А что?.. Мы тоже не лыком шиты! Не зря полком нашим столько пота и крови пролито. Не так-то просто армию окружить!
— Угомонитесь, стратеги! — прервал его Кравчук. — Потолковали — и хватит. Принимайтесь за дело. К вечеру надо полсотни винтовок в порядок привести: пополнение ждем…
Приехал старшина полковой батареи Кудряшов, и к радостной вести присоединилась горестная. От него мы узнали, что в районе Хорошева погиб наш товарищ по училищу, артмастер Миша Селькин. В батарее за ним прочно укрепилось прозвище Музыкант. Он и в самом деле был музыкантом — прекрасно играл на трубе. Ему бы в полковом музвзводе служить, но он бывал там лишь в качестве гостя, в нечастые периоды затишья на передовой. В другое же время почти неотлучно находился на огневых позициях.
Теперь, когда его не стало, Кудряшов приехал просить оружейника для какого-то неотложного дела. Начальник мастерской отправил на батарею Петра. Нам это было очень кстати: на месте можно разузнать все подробности гибели нашего близкого товарища.
Вернулся Пегр в глубоком расстройстве. Сказал мне с надрывом:
Мы обязаны найти Мишино тело и похоронить. Что же мы за товарищи ему, если не сделаем этого?
— А разве он не похоронен?
— Никто толком не знает. Вероятнее всего, лежит там, где настигла смерть. Место мне известно: пушки там выкатили на прямую наводку. Миша подносил снаряды из укрытия. Пошел за очередным снарядом и не вернулся. Потом батарея вынуждена была поспешно сменить огневые. Едва успели собрать раненых, а до убитых пока очередь не дошла.
Мы отлично понимали, что на поиски тела Миши Селькина никто нас не отпустит. Стали придумывать какой-то предлог. Вызвались поехать на поле недавнего боя для сбора оружия.
— Ничего вы в снегу не найдете, — отмахнулся Кравчук.
— Снег начал таять, — доказывали мы, — из него теперь все наружу лезет.
В конце концов Кравчук уступил:
— Ладно, валяйте. Только без пулеметов и автоматов не возвращайтесь.
Не успели мы собраться в путь, как он вдруг передумал и объявил нам свое новое решение.
— Двоих не пущу. Там много мин. Ну, как оба подорветесь? Кто будет тогда оружие приводить в порядок? Езжай один, — указал он на Петра.
Спорить было рискованно — Кравчук мог и совсем отменить выезд. Петр, не мешкая, плюхнулся в сани и уехал.
Не прошло и часа после его отъезда, как подул резкий ветер, густо повалил снег. Кравчук ворчал:
— По такой погоде пушку не увидишь в трех шагах, а о винтовке или автомате и думать нечего…
Возвратился Петр поздно. Привез несколько винтовок. Начальник мастерской мельком взглянул на них, потом — вроде бы с сожалением — на перемерзшего Петра и ничего не сказал.