Окопники
Шрифт:
Рудый покосился па него и сердито сказал:
— Ишь ты, умирать собрался. — Помолчал и уже спокойно и даже ласково продолжал: — Сопляк ты еще, Грицко, жизни не видал, вот тебе и умирать не жалко. А я, хлопец, и плохого и хорошего насмотрелся и так думаю: интересно на земле жить. И умирать мне неохота.
— Так и мне неохота, — возразил Катаенко, — ну, а если придется, в бою?
Никита Иванович послюнил палец и притушил им недокуренную цигарку, спрятал ее в кубанку и тогда ответил:
— А если придется, то никуда не денешься. Только болтать языком про это не к чему.
— Ну чего ты на
Из всего расчета противотанкового орудия остался невредимым один человек — наводчик Панин. Он сидел на станине, подложив под себя черкеску, и ел кашу из котелка. Рядом, надетая на прицел, висела его кубанка. Верх ее был украшен витым серебряным шнурком. Шнурок сейчас чуть поблескивал, отражая свет звезд, густо усыпавших темное небо. Увидев старшину, Панин надел кубанку и, поставив котелок на землю, поднялся.
— Как дела? — спросил Лепиков.
— Неважно, товарищ старшина, одному у пушки несподручно работать.
Лепиков строго, сверху вниз, посмотрел на маленького Панина. Тот по — своему понял этот взгляд.
— Огонь вести, конечно, можно, только за скорость не ручаюсь. А если танки пойдут, скорость нужна.
— Да, без скорости против танков не обойдешься, — согласился Лепиков, — придется тебе в помощь кого-нибудь прислать, чтобы снаряды подавал.
— И очень хорошо, — обрадовался наводчик, — вдвоем управимся.
Утром гитлеровцы и в самом деле пустили танки — две штуки. Они шли от города: одни впереди, другой на полсотни метров сзади и левей. Первую машину Панин подбил с одного выстрела, вторая остановилась и открыла огонь из орудия. Четыре снаряда не долетели, пятый угодил рядом с противотанковой пушкой. Панина оглушило и опрокинуло на землю. Но через несколько минут он поднялся и опять приник к прицелу. Танк в это время разворачивался и подставил борт. Наводчик не промахнулся. В танке стали рваться боеприпасы, и он долго горел, пуская к небу черный столб копоти.
В полдень гитлеровцы обрушили на сотню Шутова минометный огонь. Били с трех сторон. Казаки сидели в окопах, оглушенные бесконечными разрывами, сплевывали песок, противно скрипевший на зубах, и рукавами бешметов вытирали пот, смешанный с пороховой гарью.
Как только обсзрел кончился, Лепиков обежал окопы. Все были на месте, лишь двоих пластунов задело осколками. Панин сидел около своей пушки черный, взъерошенный и ругался на чем свет стоит.
— Чего ругаешься? — спросил Лепиков.
— Эх, товарищ старшина, смотрите, что сделали, проклятые, — и он показал на свое орудие. Оно сильно накренилось вправо. Одно колесо было разбито, щит погнуло. — Две мины сюда вогнали, чтоб им, дьяволам, ни дна ни покрышки.
— Значит, кончилась твоя пушечка?
— Но — о, нет еще, — возразил Панин, — стрелять из нее можно. Конечно, точность уже не та, однако ничего, — и он стал прилаживать под разбитое колесо снарядный лоток.
— А где же твой помощник? — спросил старшина.
— Ранило его, перевязывается.
Только сейчас увидел Лепиков молодого
Старшина помог Панину приладить логок, и орудие выравнялось.
В это время в городе началась отчаянная перестрелка.
— Это наши па штурм пошли, — решил старшина. — Ну, держись, братцы, сейчас гитлеровцы на нас нажмут.
Предсказание Лепикова оправдалось. Немецкая пехота пошла в атаку от города и с юга, из балки. Старшина видел, как на пулеметный окоп, где сидели Рудый и Катаеи- ко, бежала большая группа вражеских солдат. Сначала это была цепь, а потом они сбились в кучу. Пулемет молчал. «Что же у них там? — с тревогой подумал Лепиков. — Чего же молчат?» Он уже хотел выскочить из щели и побежать к пулеметчикам, но в это время пулемет заработал, и сразу остановились, стали падать, поползли назад гитлеровцы, (а минуту до этого, казалось, неотвратимо надвигавшиеся на окоп пулеметчиков.
— Ну, молодец Рудый, — вслух сказал Лепиков, — выдержку имеет.
Но рано торжествовал старшина. Из лощины бежала на окопы пластунов новая цепь. По ней стреляли, она редела, но, не останавливаясь, придвигалась все ближе и ближе.
Лепиков выбрался из щели и бросился к окопам. Перепрыгнув через траншею, он поднял над головой автомат и закричал:
— Коммунисты, вперед!
Тут же вспомнил, что в сотне всего коммунистов осталось — капитан Шутов да он сам. И старшине показалось, что оп бежит один, что сзади никого нет, но оглянуться он не мог, не было сил оглянуться. Оп бежал, глядя перед собой. Вражеские солдаты остановились. «Меня ждут», мелькнула мысль. Он поудобнее перехватил автомат — за самый конец кожуха, почувствовал его тяжесть в руке и уже ни о чем больше не думал. Вдруг гитлеровские солдаты ст али пятиться. Вот один из них, в очках, присел, потом повернулся и бросился бежать, чудно загребая левой рукой. В это мгновение справа и слева старшину обогнали пластуны, державшие в напряженно вытянутых руках карабины с примкну- тымп штыками.
Возвращаясь к траншеям, Лепиков не без смущения вспомнил: «Как же это я мог подумать, что за мной не побегут паши пластуны? Золотой же народ!» Ему захотелось каждому казак\ сказать что-нибудь душевное, теплое, но разговаривать было некогда: с другой стороны насыпи завязывалась перепалка, и старшина поспешил туда.
Вернувшись из-за насыпи, Лепиков заглянул к Шутову. Тому кто-то приподнял носилки с одной стороны так, что он почти стоял в окопе. В опушенной вдоль тела руке капитан держал пистолет, глаза не мигая смотрели на край окопа, голова наклонилась в сторону так, будто он внимательно к чему-то прислушивается.
— Отогнали? — спросил командир сотни, еле расклеивая слипшиеся губы.
— Отогнали, — сказал старшина, присаживаясь у окна на корточки.
— Я слышу, как идет бой, — капитан сделал судорожное глотательное движение. Старшина лег на живот, достал из окопной ниши котелок с водой и поднес к губам Шутова. Тот смочил губы и движением век поблагодарил Леппкова. — Мне тут хорошо слышно, я уже привык… С юга не прозевай, там балка, удобно сосредоточиваться… Кто там у тебя? Рудый?.. Это хорошо…