Окопники
Шрифт:
дом с ним Тася. Он тихо гладил ее волосы. Оба молчали, но у каждого сердце пело о счастье. Кругом было тихо — тихо, даже листья не шевелились. Отец, хмурый и усатый, когда узнал о том, что сын влюблен и хочет жениться, сказал: «Ты, Володька, отслужи-ка сначала во флоте действительную, наберешься там ума — разума, тогда и женись».
Ушел Володька во флот, расцеловал при всех родных свою любимую. Какие печальные глаза были у нее, видно, чувствовала, что расстаемся навек.
Ну, нет же!
Владимир яростно взмахнул руками.
— Я
Его крик потонул в реве ветра и шуме волн.
На какое-то мгновение он пожалел, почему отдал спасательный круг мало знакомому офицеру. Но Владимир ту г же отогнал эту мысль, как недостойную. «Пусть даже погибну, но с сознанием, что поступил по — матросски». В памяти всплыли примеры, самопожертвования моряков ради спасения своих командиров. Еще во времена Нахимова матрос Шевченко заслонил командира своим телом, пожертвовав собой. А сколько таких примеров в года 1ражданской войны! А теперь во время боев за Одессу и Севастополь!
«Лейтенант сообщит в роту в слу чае чего», — подумал Владимир.
Плыть он уже не мог. В горло лезла горькая вода, ог которой тошнило. Еще минута, другая, ну, пусть еще десять минут неравной борьбы, а потом конец. Последний раз с отчаянием взмахнет руками морской разведчик, и над ним сомкнутся мутные волны, унося в бездонную пучину. Надеяться больше не на что. В этот момент Владимир почему-то обратил внимание на то, что руки и все тело светятся, как фосфор, бледным светом.
Внезапно в шуме ветра и волн он услышал какой-то новый шум. Он прислушался. Сомнения нет — шло какое-то моторное судно. Владимир весь напрягся. «Неужели спасение?» — подумал с надеждой. От радости прибавились силы.
— Гей, гей, спасите! — раздался над морем его крик.
Его услышали. Судно повернуло на крик. Владимир
кричал до хрипоты.
«А что если катер фашистский?» — пронеслась неожиданная мысль. Владимир перестал кричать. Лучше утонуть, чем попасть на немецкое судно. Внимательно следя за нырявшим в волнах катером, Владимир думал: «Как же определить, чьё это судно?» Стук мотора смолк. Мимо прошел, чуть не задев пловца, черный, лаковый от воды, борт. Горский погрузился с головой и вынырнул.
— Эй, где ты? Лови конец! — раздалось с катера.
Родные, русские слова!
Свои! Владимир радостно крикнул:
— Здесь, здесь я!
Застучал мотор, давая задний ход. Катер подошел ближе. Это был катер — охотник.
— Держи конец!
— Держу.
Горский торопливо обвил веревку вокруг туловища.
— Тяни!
С борта его подхватили. И вот он чувствует под ногами твердую палубу.
— Ребята, братки! — он готов был заплакать от радости и расцеловать своих спасителей.
— Лезь в машинное отделение, браток, — сказал боцман, — видишь как ты продрог, сердяга. Сейчас отогреем. Кстати, сначала никто не верил, что ты кричишь, а потом прислушались… Кричишь…
Владимир с благодарностью взглянул на него.
— Там
— Пей браток! У тебя, верно и нутро захолонуло. Ты молодец! Вишь ты даже ордена сохранил! А знаешь ты сколько времени пла вал-то?
— Пожалуй часа два.
— Все четыре! Вот как! А штормяга-то дошел до восьми баллов. Вот и понимай за что двойную порцию согревающего даю.
Выпив, Владимир сразу погрузился в тяжелое забытье. Он стонал, скрежетал зубами и не просыпался до самого прихода катера в Геленджик. Проснулся от прикосновения чьей-то руки. Около койки сидел лейтенант, которому он отдал спасательный круг.
— Проснулся, дружище! — воскликнул он и порывисто обнял его: — Меня спас, а сам мог погибнуть! Великое сердце у тебя!
Владимир улыбнулся:
— Не хвали! Такой наш морской закон — выручай товарища, а за командира и жизни не жалей…
Горский хотел что-то сказать, но вдруг нахмурился, ощупывая грудной карман гимнастерки. Пуговка была расстегнута. Владимир обеспокоенно оглянулся и вскочил с койки.
— Партбилет?!
Лейтенант сделал успокоительный жест.
— Извини, дружище, это я его сушить вынул… Вот он на подоконнике, на солнышке… Покоробился малость, а так
— ничего.
— Вот за это спасибо! — улыбаясь, сказал моряк и снова погрузился в крепкий, глубокий, завладевший всем его существом, сон.
ПОТОМОК МАТРОСА КОШКИ
И отец, и дед, и прадед Степана Щуки были керченскими рыбаками. Когда Степану исполнилось пять лет, отец — бригадир рыбачьего колхоза, посадил его на лодку и вывез в Керченский пролив на переборку сетей.
Мать было запротестовала, но отец, человек с суровыми чертами лица и веселым характером, ответил ей:
— Э, Настасья, он же потомственный рыбак, просоленным родился! Нехай знает, что такое моряцкая жизнь.
А потом, повернувшись к сыну, по — хозяйски расположившись на корме, хитро подмигнул и спросил:
— А что, сынку, может, пойдешь к мамке?
Мальчик сердито засопел.
— Что я маленький… Я плавать умею…
Отец оглушительно расхохотался, а когда лодка отошла от берега, звонко засмеялся и Степан, махая рукой матери.
— Мамуня, — кричал он, — ты не беспокойся! Готовь нам борщ!..
Хороший рыбак вырос из Степана!
Суров и коварен Керченский пролив. Здесь часто разыгрываются такие свирепые бури, что, кажется, не только утлому рыбацкому судну, но и солидному кораблю не уцелеть среди вздыбленных тяжелых волн. Во время бури вода в проливе чернеет, вспенивается, клокочет. Ветер с диким воем набрасывается на корабль, зловеще гудит в снастях. Свинцовые волны кладут на бок рыбацкий сейнер, жадно лижут палубу — в эти минуты даже у самых бывалых и мужественных людей сердце замирает в смертельной тоске.