Окопники
Шрифт:
Твердит свое неизменное на маршах, на бивуаках и ночлегах.
Орлик споткнулся под Наташей — новая вспышка тревоги:
— Не к добру это… Боюсь я за тебя!..
Она успокаивает, как может:
— Орлик устал, голоден, да и стар он… Я в приметы не
верю!
— Уезжай! Тебе же положено… Оставаться здесь ты не имеешь права!
— Ваня, милый, не торопи меня! Мне хочется подольше побыть с тобой!.. Вот дойдем до границы, веда это уже скоро, тогда и уеду. Верь мне!..
А между тем враг отбивается все ожесточеннее. Даже те, кто на войне с первых дней, не помнили, чтоб в небе вилось сразу столько вражеских самолетов,
Пробившиеся через этот ад передовые отряды выходили к большой реке, с боем завладевали переправой. Полосатый столб, валявшийся в кустах у воды, заметили не сразу, а как обнаружили, взметнулись торжествующие крики, расходясь по всему берегу:
— Братцы, граница! Ура — а!
Полосатый столб устанавливают. на взгорке при дороге, утрамбовывая и>унт возле него, и все, кто проходит мимо, прежде чем сойти к понтонам, останавливаются, с I грустью оглядывают задымленные дали, откуда пришли, всадники спешиваются, а иные, как Хозяин, ложатся вниз лицом на землю, раскинув руки, шепча слова прощания и надежды на возвращение.
С женой удается поговорить Гуржию лишь по ту сторону реки:
— Ну что ж, Наташа, выполняй обещанное!
— Милый, еще несколько денечков! Ладно?
— Ни единого дня!..
Сказать еще что-либо не было времени: сабельники шли в атаку.
Предчувствия никогда Вектора не обманывают. Давно уже, встречая Наташу и принимая от нее лакомства, он вздрагивает от подступающего к сердцу холода: а не последнее ли это свидание? Сколько крепчайших уз порвала война, вернейших дружб, нежнейших сердечных привязанностей! Она ничего не щадит.
Казалось бы, ничего особенного в том, что Наташа, как обычно, в послеобеденный час пришла к Орлику и Вектору — к этому кони привыкли, — но изменения в ее внешности, платок вместо папахи и плащ вместо черкески, срывающийся от волнения ее гйлос» заставляют насторожиться. А как стала потчевать из обеих рук печеньем,
сахаром, хлебом, необычно поспешно и щедро, отдавая все свои запасы, тут уже не осталось ни малейшего сомнения: вот она и наступила, роковая минута прощания.
Сразу ничто не мило — ни лакомства, ни сено, рассыпанное под ногами, завладевают тоска и отчаяние, хочется кричать, бить копытами, кусаться. И вовремя подоспевает Хозяин.
— Оле, оле!.. Осторожней, Наташа! Кони чуют разлуку, могут прибить.
Орлик переживает расставание по — своему. Положив голову на прясла, он глядит на свою хозяйку умными, понимающими глазами, в них глубокая печаль». Куда бы ни пошла, следует за ней пристальным взглядом, ждет ее внимания. Вот она черпнула из ведра кружку воды, пьет, и, чуя влагу, Орлик раздувает ноздри, тянется к ней, просяще вытянув верхнюю губу. Наташа подносит ему ведерку, он пьет, блаженно щуря глаза. Затем, оторвавшись от воды, тянется мордой к ее рукам: дескать, приласкай. Она гладит его по щекам, под ганашами, и глаза его говорят: делай со мной, что хочешь, я весь в твоей власти. Она шепчет ласковые слова, и он бормочет ей губаМи свое лошадиное, головой мотает вниз — вверх, вниз — вверх: дескать, мне хорошо с тобой, не уходи, буду по — прежнему служить верой и правдой.
Добрый и чуткий конь! Всякий раз, когда Наташа подходила к нему с недоуздком,
Нет — нет да и вздохнет тяжело Орлик и, отвечая на ласки Наташи, лижет ее лицо, шею, руки.
Гуржий торопит подругу, оттаскивает от коня. Орлик рвется с привязи, роет ногой землю, фыркает сердито — кажется, зубами бы схватил, ногами бы прибил, чтоб задержать Наташу, и, видя, как она уходит, ржет* вослед пронзительно и протяжно. Это не просто ржание, а плач, крик
любви и преданности, просьба не оставлять его, жалоба на душевную боль и тоску.
И многие часы так простоял покинутый конь, не опуская головы, глядя в сторону дороги, окликая всех прохожих и проезжих. Вернулся Гуржий, он и к нему со всей своей болью — спрашивает и спрашивает.
— Уехала твоя хозяйка, уехала…
Голос казака тих и печален. То посидит, то походит Хозяин возле коновязи, то разговаривая, то молчком, куря и вздыхая. Шепчет ласковые слова, каких Вектор от него еще не слышал, гладит с небывалой нежностью и щедро, как никогда прежде, угощает лакомствами — словно бы за двоих: за себя и за Наташу.
7
На следующий день к вечеру конники занимают большое селение. И странно, бой отгремел, а навстречу, как это было до вчерашнего дня, никто не выходит. Нет людей ни в домах, ни на подворьях. Мычит, блеет, визжит по сараям некормленная скотина, бродят по улицам неприкаянные гуси и утки. Пусто на окрестных полях, нарезанных клиньями и напоминающих лоскутное одеяло. Брошены в борозде плуги, бороны, лопаты. Весенние работы прерваны в самом начале.
И только в сгущающихся сумерках из лесистых долин начинают один за другим робко и отчужденно возвращаться к своим домам хозяева — женщины с ребятишками на руках и у подола по — цыгански длинных юбок, старики и парни- подростки в высоких бараньих шапках стожками, в меховых жилетах, в холщовых с вышивкой длинных рубахах и штанах. Только на некоторых сыромятные постолы, а то все босые. Казаки сразу к ним с расспросами. Те только плечами пожимают и руками разводят, говоря одно и то же:
— Нушти [1] .
1
Не понимаю (рум.)
Находится один дед, понимающий по — русски. Не вынимая трубки изо рта, он угрюмо рассказывает:
Местный богатей, родственник Антонеску, приказал жандармам гнать на запад всех жителей поместья, своих батраков. А мы разбежались по лесам… Все бы ничего,
— вздыхает старик, — одна беда, сеять надо, а он все тягло увел, ни одного коня, ни одного вола не оставил, проклятый!..
Эскадрону приказано расположиться на отдых.
Южный ветер, поднявшийся к ночи, к утру очищает небо от дождевых туч, уносит лохмотья облаков, сдувает влажную дымку с полей, подсушивая дороги, деревья я, землю. Из-за синеющих вдали гор восходит солнце, теплое ласковое.