Окраина пустыни
Шрифт:
Народ с кряхтеньем собрался в комок, поближе к ее столу, а тетка уперлась дряблыми кулачками в стол, сильно запрокинув голову, и проговорила, закусывая губу в паузах: |
— Товарищи, я преподаю свой предмет вот уже скоро тридцать семь лет. Вот вы улыбнулись. да ? Да, это конечно много. Вам трудно это понять, вы ребята молодые… Это, можно сказать, вся моя жизнь. Жизнь сознательного человека. И коммуниста. Сейчас, в последние годы, многие оценки и углы зрения существенно меняются, вы знаете об этом… Я не могу сказать, что была к этому полностью готова. Это трудно невероятно. Не-ве-ро-ят-но.
Симбирцев смурно посмотрел по сторонам — на коленях листали серые учебники, шушукались, хихикали; три отличницы, вспотев, сидели истуканами, белобрысый очкарик, снисходительно улыбаясь, продвигал руку за прямую спину своей спутнице — Симбирцев закрыл лицо руками.
— Я виновата, — с усилием повторила тетка, глаза ее искали себе приюта поверх голов, на древнем балконе и синеватых окнах. — Мне важно сказать это вам. Сегодня я начинаю учиться вместе с вами, и буду стараться только помогать. Все-таки опыт есть. Аттестация сегодня пройдет как свободная дискуссия. Жизнеспособен ли социализм? Вы, пожалуйста, говорите, что хотите, без всяких стеснений, а я послушаю. Кто будет активен — тому аттестация. Я хочу, чтобы каждый определил свою позицию,
Она опустилась, как упала, на стул, но подумала, и встала мишенью опять:
— Ну так что, ребятки?
— Вот мне кажется, что в исторически конкретных условиях нашей страны социализм был необходимым этапом, — вывела преданно одна из отличниц. — Была произведена культурная революция, облик страны преобразила индустриализация, в войне была одержана победа, несмотря на ошибки и ошибочные извращения…
— Хватит молоть чепуху!— важно крикнул белобрысый очкарик, и со всех сторон вяло потекло:
— Какая там жизнеспособность, нам нужно, как в Швеции, такую модель, чтоб народ зажил.
— Но сначала пусть коммунисты ответят!
— А мне кажется, мы из дерьма никогда не вылезем, загнали нас в коммуну, сделали народ рабами — самый настоящий фашизм, и мололи людей, гноили, пока от красного не отмоемся — жить не сможем как люди.
— Да и так не будем никогда, провели на нас опыт…
— Да ты чо, земляк, плохо живешь?
— А ты сравни жизненный уровень, а у нас? Если взять только мясо…
— Ну и езжай туда. Я смотрю, у тебя там родственников уже, небось, хватает.
— Нужен сначала свой Нюрнбергский процесс, посадить их всех. Можно даже не вешать— выдать толпе, Кто принес к нам эту заразу?!
— Чтоб полетели и партбилетами зашелестели.
Грачев, воодушевясь, блеснул глазами и крикнул, косясь на Симбирцева:
— А судьи кто? Агенты либеральной буржуазии! Товарищ не знает диалектики!
Тетка чуть встрепенулась на его крик и опять смежила веки.
— А народу — колбаса чтоб была, и автобусы пусть по расписанию ходят, а это можно просто…
— В двадцать четыре часа!
— А ты народ, что ли?
— А мне кажется — России нужен свой путь.
— Да хватит молоть, какой там путь, уж лучше как Сингапур. Пока ищем, вечно нам кто-то на шею сядет, до сих пор партию скинуть не можем, кто будет отвечать за все? Я это хочу спросить.
— Надо ехать отсюда на хрен, чего ждать. Пусть голое место, японцы до ума доведут, не бросят.
— Ну о чем разговор, партия уничтожила народ, самые лучшие силы, пока партия есть — всегда палки в колеса, надо просто аккуратно выявить всех этих, сторонников, коммунистов и отодвинуть отовсюду. Пусть не трепыхаются!
— Где ты столько людей для этого возьмешь?
— Я сам готов, а чего?
— Лучше поздно, чем никогда! Мягко стелют, да жестко спать! — привстал Грачев. — Лучше меньше, да лучше!
— Социализм — изначально власть черни, подонков и грязи, — небрежно разъяснял белобрысый, его соседка даже не оборачивалась на говорящих. — И только с нашими холуями и дураками мужиками можно было такое сотворить. Надо объяснить нашему быдлу, что оно — быдло, что единственное, чего быдло боится, — это плетка, что убийца Ленин сделал из страны тюремный барак, надо вытравливать из крови все коммунистическое…
— Я уже слышать не могу про этого лысого и картавого…
— Плюс электрификация всей страны.
‘— Леш, а ты читал, что он был больной? Врачи определили. Это Плеханов сразу разглядел.
— Ага, и с Мартовым они разнюхались из-за этого.
— Немцы купили и завербовали, а дальше уже винтовки и евреи…
— Да ладно…
— А что? Нет, а что, имею право! Разве не правда? Ты вон почитай!
— Управлял державой… это позор!
— У нас в архиве американцы нашли любительский кинофильм, где на Капри Ленин, Троцкий и голый Каганович играют в карты на животе какой-то бабы. Плохое качество, но подлинность уже установили. Да им жрать да пить надо было!
— А тебе не надо?
— Наша сила в заявлении правды! Шаг вперед— два шага назад! — выпалил это Грачев, успокоился и приземлился на место, испытующе глянув на безжизненного Симбирцева.
— Отдайте посылочки детям, а себе сколько оставил?
— Небось, не подыхал.
— Куда не ткнись: плакат и его морда. Надо собрать все в одну кучу вместе с книжками да пожечь!
— Странно, что про туалеты ничего не писал.
— Писал: партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи! Ха-ха.
— Пусть сидят и молятся на бюсты. Похудеют-то без пайков, ножки без привычки заболят-то от дорог.
— Я б на каждой улице сделал пивбар.
— И баб. Вообще — публичный дом, это лучше.
— А пока бутылок даже нельзя сдать.
— И курить.
— Ничего не изменится, как были азиатами…
— Азиаты сейчас как раз — очень хорошо.
Вторая отличница, устав тянуть руку, осмелела и встала сама, пролепетала:
— При всей противоречивости этой личности, сложности международного положения того времени, особого характера русской революции и неоднозначности развития производительных сил и производственных отношений, уникальности сложившейся ситуации и совокупности индивидуальных качеств…